Эмманюэль Роблес - Это называется зарей

— Я пойду. Вернусь вечером!

Лестница уходила в бездонную пучину, и, пока Валерио в смятении спускался вниз, всякая надежда оставила его. Дойдя до первого этажа, он обнаружил у последней ступеньки Дельфину, вся в черном, с неподвижно застывшим взглядом, она дожидалась его, подобно ангелу смерти.

— Чего вам надо? — грубо спросил доктор.

— Но… Я только хотела сказать вам, что звонила госпожа Арджелли, она просит вас срочно прийти, ее дочь бредит, у нее очень высокая температура…

Тонкая пелена облаков начала заволакивать небо, когда он ступил за ограду полицейского участка. «Ничего страшного!» Почему он сказал госпоже Арджелли, что нет ничего страшного? Сильный порыв ветра всколыхнул листву. Тринадцатилетняя малышка Арджелли провожала его взглядом. «Ничего страшного!» Еще одна тяжесть добавилась ко всем остальным. Караульный читал газету, где крупный заголовок гласил: «Беспорядки в Каире!» Он встал, сложив газету. «…В Корее бомбардировщики Соединенных Штатов…»

— Мне нужен инспектор Фазаро.

— Он занят. Пойду посмотрю, может ли он принять вас.

Тщательно застегнув пальто, Валерио вытер руки. Они были горячие и влажные.

— Можете войти, — сказал караульный.

— Как поживаете? — послышался голос Фазаро, прежде чем доктор успел заметить его за столом в наброшенном на плечи плаще, с сигаретой в зубах. Он был не один. Двое мужчин сидели напротив него. Они поднялись, как только вошел доктор, более тучный присел на маленький столик у окна. Другой же, кивнув на прощанье, ушел совсем.

— Какой сюрприз, доктор! Чем могу быть вам полезен? — спросил Фазаро радостным тоном.

— Но вы ведь заходили ко мне сегодня утром. Наверное, что-то хотели сказать.

— Я?

Фазаро повернулся к тучному полицейскому, словно призывая его в свидетели полного своего неведения, затем со смехом воскликнул:

— Ах, да! Прошу прощения! О, не стоило беспокоиться. Это сущая малость!

«Комедия», — подумал Валерио, изловчившись сесть в кресло, откуда можно было наблюдать за обоими инспекторами сразу.

— Возможно, я преувеличиваю, когда говорю: «сущая малость»… Мне показалось, вас может заинтересовать полученное мною утром известие.

Валерио ждал, сохраняя невозмутимость и положив обе руки на подлокотник кресла, такие послушные и безупречно спокойные руки, за которыми мог наблюдать кто угодно, нет, они не дрожали, в этом легко было убедиться…

— Старик Фуоско покончил с собой этой ночью в своей камере в Кальяри.

— Вот как! — только и сказал Валерио, слегка наклонив голову.

— Он повесился на решетке окна при помощи веревки, которую сделал из разорванной одежды. Проходя мимо вашего дома, я остановился, чтобы сообщить вам конец этой печальной истории. А как чувствует себя девочка?

— Хорошо. Теперь она вне опасности. Хотя кое-что вылечить будет гораздо труднее, чем ее тело. Кто может предугадать последствия такого удара для детской души?

— Это верно, — согласился Фазаро.

В эту минуту Валерио мог бы встать. Все, казалось, было уже сказано, однако он инстинктивно чувствовал, что этой встречи ждали и что тучный полицейский с головой боксера оказался тут не случайно. К тому же он не спускал глаз с Валерио. Его волосатые кулаки лежали на широких коленях. На нем были тяжелые потертые башмаки из черной кожи. «Они ничего не знают», — подумал доктор. Однако он чувствовал, как позади него отряд солдат готовит оружие, прилаживая его на спине, отряд солдат-призраков, все как один с фиолетовой головой, увенчанной коротким голубым пламенем.

Валерио не смог спокойно усидеть на месте и заерзал в кресле. Под конец с пылающим горлом он в нетерпении оглянулся. Сзади никого не было. Тучный полицейский казался очень удивленным; он в задумчивости медленно провел пальцами по губам.

— На мой взгляд, судьба старика Фуоско ожидает и Сандро, — уверенным тоном заявил Фазаро. — Вы с этим согласны, доктор?

— Возможно, — ответил Валерио.

— По логике вещей, этот несчастный уже должен был бы покончить с собой. Но он у кого-то спрятался. Это ненадолго оттягивает его решение. И все-таки он человек конченый, можно сказать, мертвец. Если бы его не поддерживали в этот момент, не окружали вниманием, заботой, он наверняка выбрал бы единственный оставшийся ему теперь путь.

— И вы полагаете, что он кончит именно так — рано или поздно? — спросил Валерио.

— Безусловно. Весь смысл жизни для него заключался в Магде. Вы же сами знаете, как страстно он любил ее. Он пережил ее вместо того, чтобы в тот же вечер покончить с собой, и как раз потому, что у него сохранялся последний предлог остаться в живых: отомстить Гордзоне. А когда Гордзоне не стало, жизнь потеряла для него всякий смысл. Вам не кажется, доктор, что я перегибаю палку в своих рассуждениях?