Эмманюэль Роблес: Это называется зарей

Последние грузовики, возвращавшиеся из Кальяри, переключали скорость в нижней части виа [1] Улица (итал.). (Здесь и далее примечания переводчика). Реджина-Элена, и от рева их моторов дрожали стекла. Было, наверное, часов восемь, так как начали уже продавать «Пополо». В вечернем воздухе звучал голос торговца газетами, похожий на хриплый крик петуха.

Валерио в раздражении встал и прошелся по комнате. Письмо осталось лежать на столе под лампой: элегантный голубой листок, покрытый круглым, твердым почерком. Отрицать не имело смысла: отвечать Анджеле стало для него тягостным испытанием. Привычным движением он провел ладонью по затылку, взял письмо… «Любовь моя, эта дата — 30 апреля — сияет для меня словно солнце. Я написала ее красным мелом на перекладине моего шезлонга. Буквы огромные, никак не меньше пяти сантиметров! Моя тетушка и доктор Ваничек смеются. Только вот досада: доктор запрещает мне лететь на самолете. За мной приедет мой отец, наконец-то я смогу покинуть эти горы и отправиться в Геную. Мой отец уже заказал нам билеты на „Реджиа ди Портичи“, пароход, который курсирует по маршруту Генуя-Кальяри-Палермо-Неаполь. Во время стоянки в Кальяри мой отец проведет с нами двое суток, затем снова уедет в Неаполь. Дорогой, знаешь ли ты, что я считаю часы, которые нас разделяют?»

Валерио медленно сложил листок. Какое ребячество… Эта надпись на шезлонге… И эта манера в каждой строчке повторять «мой отец»… Он нервно провел руками по волосам и закружил по комнате, его обуревали противоречивые чувства, но под конец определилось главное: его вечер с Кларой испорчен. Какое-то время он вертел в руках немецкий кинжал, добиваясь, чтобы сверкнуло широкое лезвие, но мысли его были далеко. Внезапно им овладело раздражение. Как он дошел до этого? Желать, чтобы Анджела подольше не возвращалась! Ему пришлось отправить ее к родственнице в Альпы, чтобы она могла оправиться от нервной депрессии, которая начала всерьез тревожить его. Ему вспомнилось отчаяние Анджелы в день их разлуки. Ее залитое слезами маленькое личико. Четыре месяца. Прошло четыре месяца с тех пор, как уехала его жена. И он еще раздумывает… «Какая же я скотина!» Он должен немедленно ей написать. Причем очень милое, очень нежное письмо. Он снял колпачок с авторучки, достал листок бумаги… «Дорогая моя, я так рад был узнать, что скоро мы наконец-то встретимся…» Перо его замерло. Он задумался. Напротив, в большом зеркале над диваном он увидел чужого человека, пристально глядевшего на него. Лицо у него было смуглое с тонкими черными усиками и темными, ввалившимися глазами с резко очерченными веками. Он выглядел печальным и усталым. Тридцать пять лет. Ему было тридцать пять лет. «Середина нашего жизненного пути…» Незнакомец глядел на него с тем же пристальным вниманием, и Валерио, внезапно смутившись, опустил голову. «Ну и вид у меня, будто после отчаянной попойки. Слишком много работы… Надо бы съездить на Сицилию недели на две». Он любил Сицилию. Однако сегодня, пожалуй, лучше не предаваться ностальгическим воспоминаниям о зелено-золотистых бухточках возле Палермо. Он перечитал первую фразу и внезапно разорвал листок. Потом взял другой: «Дорогая моя, мне не терпится снова обнять тебя. При мысли, что ты скоро вернешься, я испытываю…» Он выпрямился, скомкал бумагу, бросил ее в корзину и встал «Прежде всего, встретиться с Кларой. Сказать ей, что Анджела будет здесь через несколько дней!» Он снова зашагал по комнате. И вдруг звук, похожий на выстрел, заставил его вздрогнуть. Это захлопнулись ставни. «Опять дурочка Дельфина забыла закрыть окно!» А ветер уже набирал силу, наваливаясь всей тяжестью на дом, заставляя скрипеть черепицу и подрагивать занавески. Казалось, сквозь ночь мчатся во весь дух нескончаемые составы поездов, и паровозы исходят надсадным, безумным свистом. «Сульфадиметилпиримидин, Импириэл кемикл лимитед». Этот тюбик не должен был находиться здесь, в комнате, его место внизу, в аптечке кабинета, где он принимает больных. Он уже не помнил, когда и зачем принес его сюда. Пальцы рассеянно катали тюбик. В памяти вспыхнуло смутное воспоминание о другом вечере, таком же ветряном и тревожном. Тобрук, сорок второй год. Палатки сотрясает песчаная буря, а вдалеке слышится душераздирающее громыхание немецких танков, обращенных в бегство. Он медленно провел ладонью по затылку. «Per non morire di tetano basta usare il vaccino» [2] Чтобы не умереть от столбняка, достаточно сделать прививку ( итал .).