Владимир Попов - И это называется будни

В доме Рудаевых праздник. Вернулись младшие дети. Позавчера приехала дочь Наташа. Не на время, не на каникулы. Насовсем. Окончила институт, привезла диплом с отличием — санитарный врач. А сегодня утром нежданно-негаданно нагрянул Юрий. Тоже не на кратковременную побывку — демобилизовался. Механик-танкист. И этот сын крупный, статный — в материнскую породу. Но лицом от матери ничего не взял. Анастасия Логовна — как цыганка. Матово подтемненная кожа, воронье крыло волосы, строгость во взгляде. А Юрий светловолосый, глаза неопределенного цвета, с желтинкой, а вернее — с солнечными искорками, которые редко когда гаснут, — с губ его почти не сходит добродушно-снисходительная улыбка. И говорок у него своеобразный, мягкий, только нет-нет и врежется крутое волжское «о» — под Горьким отбывал службу, там и подхватил.

К радости отца и к огорчению матери, дети явились одинокими. Наташа никого в институте не окрутила, и Юрию ни одна волжанка не приглянулась. Серафим Гаврилович доволен. По его разумению, спешить с этим делом не следует. В армии много ли у солдата времени, чтобы с толком выбрать себе суженую, второпях бог весть к какой потянет. И в институте, да еще в медицинском, где большинство девчат, тоже может попасться принудительный ассортимент. А мать озабочена. Борису уже за тридцать, а до сих пор, можно считать, бобылем ходит. Как бы его примеру и эти двое не последовали. Нынешнюю молодежь понять трудно. Не только мужчины — женщины тоже не торопятся набросить на себя супружескую узду. Но Юрий еще зелен, а вот Наталке скоро двадцать три. Девица на выданье и вообще чем не невеста. Ладно сбитая и на лицо пригожая — горячие, с блеском глаза, чистый просторный лоб, бархатные брови в одну черту, как у Бориса.

А еще волнует Анастасию Логовну беззаботность Юрия. Борис и Наталья легко росли, легко выросли и как-то сразу определились. Уже в школе знали, чего хотят и кем будут. Юрий же и мальчишкой наперед ничего не загадывал, и сейчас, похоже, не думает, где и как себе на хлеб зарабатывать.

На семейное торжество примчался Борис. Он не частый гость у родителей — живет отдельно, работает много. Отец хорошо знает, сколь хлопотливая его должность, и потому не обижается. А вот матери обидно. Оторвался от семьи — сразу чужим стал.

И только начался у них меж собой разговор, к какому делу пристроить Юрия, как ввалился Катрич. Зашел вроде бы на минутку к Серафиму Гавриловичу — проходил мимо, — но увидел Наташу и как к стулу прилип. Удивительное у него чутье на то, где выпить, за кем поухаживать. Ну, сидел бы и помалкивал, так еще с насмешечками суется. Вид у него бравый, телосложение могучее. Что плечи, что грудь, что сила в руках — ни дать ни взять богатырь из дружины Ильи Муромца. За словом в карман не лезет и сталевар отменный, но молва идет о нем нехорошая — больно уж активен на женском фронте. К тому же хитер. Ни одна в загс свести не сумела, ни одной алименты не платит.

Столовая у Рудаевых просторная, светлая — недавно расширили в ущерб другим комнатам. Мебелью не загромождена, но все, что необходимо, есть. Из эвакуации приехали на пепелище, заново строились и обставлялись. Из старых вещей одна висячая лампа осталась, медная, с драконами по корпусу, переделанная из керосиновой. А буфет, диван новые, послевоенного производства.

Много людей бывает в этом доме, и гостям здесь всегда рады. Только не сегодня и не Катричу. Уводит он в сторону разговор, за Наташу принялся.

— Тяжелая у вас, Тала, будет работа, — со значительным видом, как если бы сам был причастен к медицине, говорит Катрич, не забыв заглянуть в глубокий вырез платья. — Ответственность огромная, а прав — ноль целых и сколько-то там десятых.

— Права не дают, права берут, — рассудительно отвечает Наташа.

— Красивые слова, — ухмыляется Катрич. Ухмылка у него простоватая, но такая располагающая, что на него приятно смотреть. — Ну, скажите, кто санитарного врача слушает, кто с ним считается? Хоть бы у нас. Запретит, к примеру, врач новый цех пускать — вентиляция оказалась недостаточно хорошая. И что? Все равно пускают. Пошумит врач, поскандалит, нервы себе попортит — и успокоится: плетью обуха не перешибешь. Должность такая… донкихотская.