Энн Ветемаа - Снежный ком

Был еще, был последний шанс поправить дело, вдруг да отпустят, но выговорилось у Калева такое:

— Вижу, что милиционер. И даже в старшие сержанты выбился.

Силы небесные! Что я несу! Это же не шутка, а прямое оскорбление! Но ведь и служака не молчал?! Нет, быть овечкой — ох как до противного покорно сидел он еще вчера у Паэранда! — Калев больше не желал. Зато от уличной схватки в душе народилось приятное чувство освобождения — трусости от него больше не дождутся! Да и чего ради? Все одно — поздно.

Взрыв не заставил себя ждать:

— Проводите-ка этого массовика-затейника баиньки! — рявкнул старший сержант.

Тут же сзади подскочили двое. Ростом они были, как Пат и Паташон.

— Синяк, он до свадьбы заживет, а вам с вашими бородавками рекомендую пройти коагуляцию. Спокойной ночи!

Калев ощутил под сердцем какое-то гордое чувство сродни парению, изысканно откланялся и шагнул к двум служителям, от которых, судя по их виду, хорошего ждать не приходилось.

— Чего-чего?!

— Коагуляцию. Разрушение белков под действием тепла или холода.

— На стульчик этого алкаша! Авось поуспокоится! — выпалил регистратор, у которого по лицу уже пошли пятна.

— Я абсолютно спокоен. Как пульс покойника, — обронил Калев на прощанье.

Он сидел в кромешной тьме. Запястья и щиколотки стягивали ремни. Что-то вроде автомобильного ремня сдавливало грудь. Это, значит, и называется «посадить на стульчик». Так, наверное, усмиряют буйных, впрочем, его поведение могло подействовать на нервы ничуть не меньше. К обычным буйным тут попривыкли, а Калев Пилль явление более утонченное — психохулиган. В том же духе он держался и со служителями. Длинный был добрее, Калеву показалось даже, что он слегка на взводе, а вот худосочный его коллега вызывал омерзение. Этот, видимо, обожал демонстрировать свою власть, а по возможности — и силу. Он так ретиво принялся срывать с Калева брючный ремень, что отлетела пуговица с рубашки. Калев дал ему вволю повозиться, ухмыльнулся и подбоченился, но вид половинки пуговицы рассердил его так, что он отшвырнул санитара.

— Атс, этот подонок лезет, — пронзительно взвизгнул тот. Длинный схватил Калева за руки. В дверях показался старший сержант. Он молча глядел на Калева. Уловив в этом взгляде нечто вроде сочувствия, Калев вдруг ощутил неловкость оттого, что оскорбил регистратора выдвижением в старшие сержанты. Здесь тоже работа не сахар, и, наверное, он уже заждался лейтенантских погон, а все же надеется в жизни на лучшее, как и сам Калев.

— Этот шибздик, похоже, без ума от своей специальности, — заметил Калев старшему сержанту, — где там этот стул, я бы уже пошел…

Его втолкнули в крошечную комнату с кафельными стенами и полом. Посредине располагалось большое, покрытое темной клеенкой и прикрепленное к полу сиденье наподобие зубоврачебного кресла. Особенно широкими и массивными были подлокотники, оснащенные ремнями.

— Душик клиенту? — спросил Паташон в сером халате.

Сержант махнул рукой — не стоит.

— Ну хоть немного, а? — не отставал тот. В его улыбочке было что-то порочное: есть люди, которые, завидев лежащего на земле человека — пьяный тот или нет, а вдруг больной? — просто не могут не подойти и не поддать ногой этой «скотине проклятой». Серый коротышка наверняка был из таких.

Милиционер глянул на Калева и покачал головой. Глаза у него и вправду были грустные. Потом он на одну дырку ослабил ремни. Когда сержант наклонился, перед Калевом снова оказалась жилка-Волга, она набухла и пульсировала.

— Я там, знаете, ничего плохого не имел в виду, — произнес Калев. — Когда все так по-глупому складывается, как у меня сегодня, то, как говорится, уже не ведаешь, что творишь… — Это прозвучало совсем по-детски.

Старший сержант ничего не ответил. Вышел и погасил свет.

«Вот он я — идейный человек, просветитель, воспитатель», — Калев грустно усмехнулся. За спиной капало. Но от него слез тут не дождутся!

Кап-кап! Вода-водица, вечный скиталец, белка в колесе природы. Все капли когда-нибудь попадают в море или в облака. В море… «Я с детских лет тосковал по бескрайнему морю…» Где уж этим санитарам догадаться, что притороченный к их стулу алкаш когда-то в блаженной младости декламировал эти стихи с высокого обрыва. Смешно и совестно. И все-таки он не стыдится — чего тут стыдиться. Вот и Ильме слушала тогда и таяла. Он подтолкнул Ильме на мох… Им нравилось быть на лоне природы: кровать с подушками и подушечками, накидочками и подзорами казалась ему декадентской ареной ласк. Калев любил простоту и не терпел вычурности. Может быть, и его первый сын был зачат под пологом небесным.