Энн Ветемаа - Снежный ком

— Гражданка, вы свидетель. Что тут произошло?

Девушка молчала. Калев с надеждой обернулся к ней, но натолкнулся на колючую неприязнь в ее взгляде.

— Что, что, этот старикан приставал, а те двое заступились. Но он их расшвырял.

— Какие двое?

— Почем я знаю кто — прохожие, и все.

Сиплый голос девушки никак не вязался с ее иконописным ликом. Слова она проговаривала врастяжку, цедила их, а выговор не оставлял никаких сомнений в ее образовании и профессии. В довершение всего мадонна еще и сплюнула. Смачный плевок был настолько внезапным, что Калев на миг забыл обо всем на свете. Была такая сказка о принцессе, у которой после каждого слова изо рта выскакивала жаба.

«Надо же было мне ввязаться, еще, наверно, и напортил что-нибудь», — сообразил Калев.

— Я этого дядьку знать не знаю, а он еще и лапаться лез. Сам, поди, и не может… — Это было настолько ужасно, что поразило даже милиционеров, — Калев почувствовал, что рукам стало легче.

— Тебя тоже следовало бы прихватить, физиономия больно знакомая, — сквозь зубы проронил один из милиционеров.

— С каких это пор мы на «ты»? Я с тобой в одной песочнице не игралась, — презрительно отвесила богиня в съехавших чулках, но все же сочла за лучшее удалиться.

А Калева не отпустили:

— Влезайте!

Калев Пилль хотел пуститься в объяснения — не дали. Тогда он послушно — такова уж натура — полез в машину, споткнулся и рухнул коленями на пол.

— Солидный человек, а ужрался в стельку. Разве нормальный на такую позарится? — услышал он.

Дверь хлопнула, и машина дернулась. Калев еще мгновение постоял на коленях, потом примостился в углу на скамье.

Теперь ему все безразлично.

— Калев Пилль, — протянул по складам немолодой человек в милицейском мундире, изучая документы Калева.

«Приемщик, или регистратор, или как он тут называется», — прикидывал Калев, администратором тоже вроде не назовешь. Как ни странно, он не испытывал ни стыда, ни страха. Никогда бы не поверил, что ситуация с вытрезвителем его позабавит, но было именно так. Ему следовало защищаться, объяснять, что он почти трезв — да так оно и было, драка основательно выгнала хмель, — но вдруг все показалось ему таким ничтожным.

Приемщик между тем сличал Калева с его фотографией на удостоверении, он делал это тщательно, но равнодушно, взглядом профессионала — так кладовщики и товароведы осматривают поступивший товар. Даже попытался сострить:

— Очень похож, только подглазье не сходится.

Калев автоматически тронул под глазом: ого! завтра будет тот еще фонарь! Но и это не особенно взволновало.

Регистратор казался человеком добрым. Резкий свет вычертил на его лбу географическую карту сосудов, и Калев приметил, что одна жилка очень напоминала Волгу — точь-в-точь как на потолке его гостиничного номера. Из обладателей такого носа картошкой выходят отличные Деды Морозы, и они по большей части не бывают ни скрытными, ни злыми. У самого Калева Пилля нос был той же лепки. А вот бородавок у Калева на лице не было; да, старческая гречка и бородавки у этого человека рассыпаны густовато.

— Значит, беспутничаем, деремся.

— На меня напали, и я защищался.

— Все вы так говорите.

— Но так оно и было!

— И напоили тоже против вашей воли?

— Да не так уж я и пьян.

— Совсем, значит, трезвый — как стеклышко?

— Ну, не так чтобы, в самый раз, — улыбнулся Калев и опять не узнал себя. Не должно это меня забавлять, упорно пытался он внушить себе, но подавить нелепую веселость было невмоготу. Он словно раздвоился — так бывает, когда стоишь на лыжах перед крутым спуском: половина тебя хочет уйти, но другая, завороженная щекочуще-зудящим любопытством, уже устремилась вниз. Калев со страхом ощутил, что его так и подмывает паясничать.

— В самый раз… А еще работник культуры, и все такое.

— А вы, значит, работник службы здоровья?

Вот уж этого говорить не следовало, он знал еще прежде, чем начал, и пока говорил, тоже знал, но иначе просто не мог. Регистратор поднял голову, взгляд изменился. В глазах было множество крохотных сосудиков — видно, страдал хроническим конъюнктивитом. Надо бы изобразить оскорбленное достоинство, показать, что я не позволю глумиться над работниками культуры, тогда он меня еще понял бы, подумал Калев расстроенно и дурашливо одновременно и почувствовал, что лицо его совсем некстати расползается в улыбке. Должностное лицо вышло из себя.

— Я сотрудник милиции! А ты, видать, еще и остряк по совместительству…