Энн Ветемаа - Снежный ком

«Молодой человек» Калев не ответил, но старик мягко продолжил:

— Водочка, она, милая, завсегда над человеком верх берет. Никакого с нею сладу.

Глубокое внутреннее удовлетворение слышалось в этой убежденности.

Примиренчество, отсутствие всяких желаний, нирвана, определил Калев Пилль. Он с интересом изучал старичка. Вроде и не сильно пьян. Хотя много ли такому надо — пару глотков вина да кружку пива на закуску, наклюкается вволю и там же прикорнет. Дадут подремать спокойно — немного погодя разлепит глаза и поковыляет дальше, да вот попал в минуту слабости под недреманное око закона. Вообще-то дедуля был бодрый, развеселый, не в пример остальным, храпящим и хрипящим. Интересно, каков он будет завтра? Наверное, вежливенько распрощается и потопает вроде бы к дому, а на углу лукаво глянет через плечо и двинется к рынку или пивзалу — снова туда, где вчера сцапали. Пойдет тихо, улыбаясь про себя, как другой какой дедок его лет в святой храм. А прибудет на место — с приятцей расскажет закадычному собутыльнику или вовсе незнакомцу, что с ним вчера приключилось. Кто-нибудь, может, пожалеет, поднесет стаканчик. Много ли нужно — уже дедок пригрелся где-нибудь на солнышке, уже смежил глаза, и вскорости он снова тут. Наверняка он не выкручивается, отпускает даже пару прибауток, его укладывают, малость поспит, а потом очнется и сообщит соседу, что «водочка, она, милая, над человеком верх берет…». По-своему счастливый, заслуженный отдых.

Дедуля был чистенький, белье имел приличное, да и протезы, обернутые носовым платком, оставляли благопристойное впечатление.

— Ты, папаша, вроде и не особенно под мухой, чего тебя сюда притащили? — полюбопытствовал Калев.

— Так я и не алкаш, пью в меру, я больше бузотер, — последовало странное признание.

Калев Пилль воззрился на розоволикого бузотера и не удержался от смеха. Спросил, откуда он, и узнал, что старичок из дома престарелых, к тому же одного из самых известных и представительных. Он даже гордился своей обителью.

— Ты чем-то недоволен, раз так вот… сюда? — спросил Калев.

— Чего недовольну-то быть: харчи хороши, к и на крутят сколько угодно, хочу — по дереву могу работать. И лекции устраивают, чтоб я о новостях в мире знал, чтоб понимал, значит, как мне хорошо. Да натура у меня такая: дурею в этом благолепии — вроде и стремиться некуда. А я по характеру шутник и бузотер. Был моряком когда-то. Не могу я долго так — рядком да ладком… Да-а, — протянул дед, — я вот и в портах иноземных всегда задирался, любил женщин, листовки раскидывал, и в подполье был, и режим свергал, и речи говорил… А в этом панционе чувствую вдруг: нету у меня цели, и крышка. Тогда уж конец: удеру и малость пошалю.

— Ах, цели нет, — повторил Калев. Зерно стариковских мыслей сегодня падало на хорошо подготовленную почву.

— То-то и оно.

— А здесь, значит, ближе к цели?

— Да здесь-то, знамо дело, нет, — хихикнул дед, — а вот когда они меня снова домой доставят, тогда уж и верно ближе.

— Как это? — удивился Калев Пилль.

А это ты сам смекнешь, как попадешь домой, — житейски мудро было сказано ему в ответ. Старичок прищурился и объяснил-таки дальше.

— Тогда я стану каяться и снова захочу стать хорошим. Сперва прямо пай-дедушкой. — От этого «пай» дед снова захихикал, но тут же посерьезнел и продолжал сурово, насколько позволял его маленький, беспомощно выпяченный рот: — Тут я не на шутку раскаиваюсь, что позорю, понимаешь, свое поколение. Негоже мне жить по-поросячьи. Во!

Калев Пилль не совсем понимал, говорит дед всерьез или шутит — он ведь величал себя шутником. Но если шутит, то над кем?

— Вот, значится, я твердо заявляю и обещание даю — бросить свои художества. И бросаю. Месяца на три-четыре, другой раз аж на полгода.

— А потом?

— Потом опять пробку вышибает, — ответил дед весело и грустно одновременно. — Как чиряк или эта самая аллергия.

— Аллергия, — поправил Калев, и дед радостно кивнул.

— И что ты тогда выкидываешь? — Калев настолько увлекся дедулей, что уже не обращал внимания на мыки, стоны и икоту — голоса вытрезвителя, которые чем-то напоминали клокотание битума в котле.

— О, я не просто шкода — я вроде тех, что мир хотят улучшить. У нас там, в панционе, и гости бывают. И все непременно чего-нибудь да кроют: кто домоуправление, кто продавщицу какую — спекулянтку или отца-подлеца. Или другой раз в газете глупость сморозят — и такое бывает, я и это на ус наматываю. А сбегу, захожу в эти места и скандалю в свое удовольствие.