Владимир Глейзер - Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

— Он всего Пушкина наизусть знает, — тотчас польстил мне Нугзар, — а в Арзрум не путешествовал, а? Стыдно, Валодия, ой как стыдно!

— Но Арзрум — это в Армении! Ты же грузинский патриот, у вас с армянами война в анекдотах нескончаемая!

— Я не такой културный товарищ, как ты и Лева, всего Пушкина не до конца читал, но в этой книжке — все про Грузию, и с правильной точки зрения великого русского человека. Поехали, генацвале, уже недалеко, по пушкинским местам — все не покажу, но хаши покушаем, а?

Нашей первой остановкой был погранпост на въезде в винодельческий совхоз «Абрау-Дюрсо», на мое удивление давящий лозу прямо на черноморской границе родины. Видимо, из-за кромешной темноты пограничники приняли врученную им хрустящую трехрублевку за официальный пропуск и запустили честную компанию в запретную зону.

В Абрау мы тотчас нашли замдиректора Тенгиза, быстро отдегустировали слабоалкогольную продукцию, а уже под утро остановились на базаре поселка Лазаревское, где в этот ранний час бойкой торговли не было. Преждевременно явившийся с мешком мандаринов похмельный инвалид сразу же после нашего отказа приобрести у него за бутылку оптом весь субтропический товар поднял дикий скандал по приписываемому нам скопом кавказскому национальному признаку. Буйство слов убогий сопровождал прицельным мандаринометанием ненужного теперь товара.

Смиренный Нугзар для успокоения нервного инвалида забрал у него мешок раздора, повесил на забор, на высоту, недосягаемую для остальных участников драмы, и только поучительно сказал:

— Дед, знаешь лиса и виноград? Будет — козел и мандарины! — как к нему на плечи прямо через забор перемахнул вооруженный настоящим пистолетом гражданин в штатском, через десять минут после нашего ареста оказавшийся начальником местного угрозыска капитаном Балыченко. В надевании наручников ему ловко ассистировал стажер-практикант Мансур.

Доставленные в участок за нарушение общественного порядка, мы были обысканы. В результате чего на столе капитана оказались наши носовые платки и кучка денег, в основном принадлежавшая замдиректору Тенгизу.

Начальник угро на носовые платки не обращал никакого внимания, а князю сразу сказал, что его фотография на паспорте принадлежит другому человеку. И был по-своему прав — за двое суток у небритого Нугзара на носу выросла такая густая щетина, что он не был похож не только на человека с паспорта, но и на человека вообще!

Напряжение возросло, когда капитан предложил поместить Лжеабашидзе в камеру на трое суток для выяснения личности. Я испугался, что за столь продолжительное время наш друг обрастет щетиной так, что запрос о нем уйдет в сухумский обезьяний заповедник; его там, конечно, опознают и из клетки для высших приматов уже никогда не выпустят на радость любознательным детишкам. После такого достоверного прогноза сыщик задумался и еще раз не обратил никакого внимания на мятые носовые платки.

Я понял намек и предложил взятку. Капитан взялся за оружие и гневно сказал, что знает, как постоять за честь мундира, и князя-самозванца отведут в камеру уже вместе со мной. И вновь скользнул взглядом мимо платков. Я пошел ва-банк, предложив капитану скоротать оставшееся до заключения время, сыграв в шмендефер (азартная игра в угадайку на деньгах: зажимаешь в кулаке купюру и предлагаешь противнику назвать любые порядковые цифры из номера банкноты, у кого сумма больше — тот и выиграл).

— Последнее желание перед казнью, гражданин начальник, дай Бог, хоть в этом повезет!

Балыченко согласился, я взял со стола четвертак, капитан сделал заказ, я, не глядя на купюру, поздравил его с выигрышем. Так, не беря взяток, угро заработал сто рублей и, вернув носовые платки, остаток денег и документы, вступил с нами в простые и неформальные отношения.

— Мансур, — сказал уже товарищ начальник, — купи на выигрыш водки и забрось вещдок в воронок. Мы с друзьями едем на природу!

Мерзкий туман покрывал поросшие густым репейником поэтические отроги Кавказского хребта на окраине города-курорта Лазаревское. А вещдоком оказался мешок помятых мандаринов бойкого инвалида. Не было лишь стакана.

— Меня здесь каждая собака уважает, — сказал Балыченко и побежал в крайнюю хату.

Через минуту он оттуда выбежал, но не один. Колотя его палкой по башке, за ним бежала женщина в черном одеянии и кричала:

— Сына посадил, мент поганый, тебе мало, сволочь, еще и стакан просишь!