Владимир Глейзер - Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

В огромном станке была единственная выступающая крюком часть — мозг всего устройства, девять десятых его стоимости, на котором огромными буквами на всех языках, включая русский и суахили, было написано «Не трогать руками без инструктора!».

Так вот, именно за этот крюк пьяные такелажники и зацепили многотонный станок, сгружая его с платформы подъемным краном!

Папашу отправили в больницу, а японское чудо — на свалку. Отца модернизации, хорошо или плохо, через два месяца восстановили, а его детище разобрали до основания на блестящие безделушки местные умельцы.

Отец с тех пор пил водку вместе с нитроглицерином. Точнее не водку, а слегка разбавленный заводской спирт повышенной очистки, о котором у меня самые лучшие воспоминания. Вообще, на оборонных предприятиях много что повышенно очищали.

Однажды я явился в гости к родителям издалека и за полночь, маму мы не стали беспокоить, нарезали колбаски, достали разнообразные банки с солениями из овощей, которые отец как потомственный агроном любовно растил на своем огороде, и извлекли с верхней полки бутылку. Сомнений, что это оборонный спирт, ни у хозяина, ни у гостя не было, и мы вмазали по первой по граненому стакану. Жидкость оказалась крепкой, но какой-то безвкусной.

— Что это, папа? — в волнении спросил я.

— Чур, я первый! — заорал папаня и пулей бросился в сортир.

Мне осталась для опорожнения ванна, и ее почти хватило. Мы выпили, не успев закусить, чистого оборонного керосина, который маменька обменяла на спирт на том же заводе для своих хозяйственных целей, не меняя тару. Это чудодейственное средство очищает организм вплоть до пробок в ушах без всякого последующего вреда для здоровья. Перед употреблением можно не взбалтывать!

Последний раз мы выпивали с отцом, когда мамы уже не было, а папаня, переживший ее на пять лет, тяжело умирал от рака. Я приехал к нему под предлогом своего дня рождения, зная, что вижусь с ним в последний раз. Он лежал в постели, не вставая уже несколько дней. Но когда я вошел, с трудом поднялся для объятий и больше не лег, а прошел по стеночке на кухню и, улыбаясь в белые усы, встряхнул седой гривой:

— Спасибо, сынок, что приехал, а то выпить не с кем, боятся, что я за столом окочурюсь, трезвенники!

Я понял, что разговор идет о принципах, и я эти принципы уважал. Без всяких лишних слов мы достали спирт, разбавили его один к одному, достали традиционные соленья и выпили по рюмке.

— С днем рожденья, сынок!

— И тебя со мной, папа! Мы налили по второй.

— Неохота умирать — жить привык.

— Хорошая привычка, папа. Налили по третьей.

— А помнишь Арсентия, пасечника галаховского?

— Помню, а что?

— А то, мерзавец, что, когда я в омшаник на минуту с ним зашел, ты, пионер — всем ребятам пример, из моего стакана медовуху пробовал! Я заметил, да тебя пожалел и не выпорол.

— Еще не поздно, папа, было дело — виноват. Есть под рукой и ремень, и жопа!

— Да нет, не об этом я.

— А о чем? Что с Витем — все путем?

— Любил я вас всех, сына, вот о чем!

Через неделю его похоронили.

Давно уж мне пора о душе подумать, а я все пьянствую и балагурю.

Спасибо тебе, папуля, царство тебе небесное, за эстафетную палочку!