Е. Бирман - Игра в «Мурку»

Он поднял голову с клавиатуры. Писк прекратился. Исчез и топор, но экран лэптопа был не краше сна:

КККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККК

Г

ББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББ+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Он протер глаза быстрее, намного быстрее, чем обычно. Вжал указательным и средним пальцами правой руки серую поверхность клавиши «BACKSPAСE» поглубже в клавиатуру. Теодору показалось, что дело движется недостаточно быстро; он мышью выделил весь текст на экране и нажал «DELETE». Опустил побледневший экран и посмотрел с другой его стороны, нет ли и там чего, но там решительно ничего не было, кроме пыли. Он стер и пыль бумажной салфеткой, подышал на поблескивающую крышку, протер ее другой стороною салфетки, поднял экран в штатное положение, очистил нажатием на «Show desktop» рабочий стол экрана, щелкнул правой клавишей мыши по мусорной корзине Windows и, выбрав из меню строку Empty, на всякий случай привел ее в действие.

Лэптоп глянул на Теодора из своей мрачноватой глянцевочерной оболочки, и словно пошли запираться ворота в американском посольстве на набережной. Только не те, что справа и запираются слева направо, а те, что слева и запираются справа налево, — так поплыла через экран из шабаковского сервера уважительно невысокая, но все же плотно составленная решетка из сомкнутых строем шестиконечных звезд:

Президент Еврейского Государства, не так давно награждавший Теодора шестиконечной золотой звездой, а ныне амнистировавший его за совершенное им без злого умысла преступление, пожелал вновь увидеть Теодора в неофициальной обстановке.

— Ну, извлек урок? — спросил Президент.

— Конечно, извлек, — ответил Теодор.

— Самое главное в жизни — извлекать уроки из того, что ты сделал в прошлом, — сказал Президент.

— Как поживает текстильная фабрика? — спросил Теодор, пользуясь тем, что беседа происходила «бэ арба эйнаим» (беседа в условиях относительной конфиденциальности в Еврейском Государстве), а также чтобы прервать молчание и доставить Президенту приятность.

Президент не подмигнул Теодору по поводу его вопроса, потому что президенты никому никогда не подмигивают. Напротив, лицо Президента стало серьезным, но это был такой вид серьезности, который, может статься, даже кто-нибудь иной, не обладающий проницательностью Теодора, истолковал бы именно как эквивалент дружеского подмигивания.

— У каждого свои секреты, я же не прошу тебя пересказать мне содержание тех самых эротических бесед, — сказал Президент, но в его голосе, как показалось Теодору, была надежда.

Беседа за закрытыми дверями продолжалась еще около получаса, снаружи слышен был порой счастливый смех Президента.

Во втором эпилоге случился полковнику Громочастному телефонный звонок Сверху. Уж мы не знаем, какой это был точно вид связи. Но если в России звонят Сверху, то не стоит даже задаваться вопросом, как именно это происходит. Об этой связи знаем только, что она всегда исправна и слышимость в ней очень хорошая. И полагаем, что это правильно, что так и должно быть: связь, идущая Сверху вниз, в России должна содержаться в образцовом порядке. С древних конфуцианских времен полагают в Китае, что всякая, пусть даже мелкая порча в ритуале и музыке — опасный признак расстройства государственности. В России легчайший хрип ли, треск ли на линии Сверху обязан насторожить самого рядового ее гражданина. Напротив, в Еврейском Государстве первые его лица беседуют со вторыми лицами исключительно через прессу и телевидение. Если бы им вздумалось обсудить государственные проблемы наедине, народное восстание против власти было бы неизбежно и совершенно оправданно.

— Как жизнь, полковник?

Как всегда, когда слышал полковник Громочастный этот вопрос, обращенный к нему Сверху, и впрямь вся его жизнь проходила перед его внутренним взором, как пишут равно в плохих и в хороших романах. Как всегда, полковник запаздывал с ответом на этот вопрос. А что ж его жизнь, в самом деле? Служба. Бизнес. Чем хуже других? Иной сорок лет занят чужими зубами — и жизнью доволен, другой ворошит на работе чужие деньги — и так себе, третий в школе охрип, сея доброе, вечное, а глянет потом, что проросло, и думает, а то ли я сеял, а четвертый заправит в токарный станок деревяшку, вынет потом из станка готовую точеную пешку и не знает, что ему думать об этом. Были, конечно, смутные для полковника времена, но, слава Богу, закончились. А в какой профессии не бывает смутных времен?