Джон Фаулз - Куколка

О: Прежде такого не слыхивала.

В: А какие слыхивала?

О: Голландское и немецкое, еще французское. Случалось, испанское и итальянское.

В: Ничего похожего?

О: Ни капли.

В: Его сиятельство легко изъяснялись на том наречье?

О: Вполне. Но только сам переменился.

В: В чем?

О: Весь светился почтеньем и сердечной признательностью. Говорю ж, точно сын, после долгого отсутствия вернувшийся к матери. Да, вот еще странность: когда дама к нему приблизилась, шпагу и пояс с ножнами он отбросил, словно ненужный хлам, — как тот, кто после опасных странствий воротился под благодатный отчий кров.

В: Давай-ка уточним: шпагу он отбросил иль аккуратно отложил?

О: Вместе с поясом и ножнами отшвырнул футов на десять, будто сослуживший службу наряд, какой больше никогда не наденет.

В: Вот еще что: они поздоровались и заговорили как давние знакомцы?

О: Вроде бы, поскольку его сиятельство не выказал особого удивленья. Потом он представил нас: сперва Дика, еще стоявшего на коленях. Дама протянула ему руку, и Дик, порывисто ее схватив, прижался к ней губами. Затем он поднялся с колен, и тогда настал мой черед. Его сиятельство что-то сказал на неведомом наречье, и я, хоть ни слова не поняла, ясно расслышала имя, коим меня крестили: Ребекка. Не ведаю, как он его узнал, ибо прежде называл меня только Фанни.

В: Ты не открывала имени ни ему, ни Дику, ни кому другому?

О: Даже в борделе его знала только Клейборн.

В: Стало быть, она и сообщила. Погоняй.

О: Дама улыбнулась мне, словно давней подруге, с кем наконец-то встретилась. Затем вдруг пригнулась, взяла меня за руки и подняла с колен. Мы стояли друг перед другом, и она, не выпуская моих рук, вглядывалась в мое лицо, будто желая узнать, сильно ли я изменилась. Потом, словно в знак приязни, отдала мне свой трехцветный букетик, а взамен сняла мой венок, но лишь повертела его в руках и вновь водрузила на мою голову. Затем по-старинному поцеловала меня в губы — мол, добро пожаловать. Я растерялась, но все ж сообразила поблагодарить книксеном и улыбкой, а дама ласково смотрела на меня, будто родная мать иль добрая тетушка, кто сто лет меня знает.

В: Ничего не промолвила?

О: Ни словечка.

В: Была ль в ней грация, свойственная леди?

О: Как и дочь ее, она держалась очень просто, словно ей неведомы и безразличны светские манеры.

В: Хоть сама высокого сословья?

О: Весьма высокого.

В: Что скажешь об цветах?

О: Одного сорта, но разных колеров, они смахивали на те, что растут в Чеддерских скалах. В Бристоль их привозят в середине лета, мы называли их «июньские гвоздики». Но те, что в букете, были крупнее и душистее, хоть пора их еще не пришла.

В: Прежде таких не видела?

О: Нет, никогда. Однако надеюсь вновь увидеть и вдохнуть их аромат.

В: Что значит — вновь?

О: Узнаешь. Потом дама за руку подвела меня к куколке. Оробев, через плечо я глянула на его сиятельство — мол, как быть-то? Он приложил палец к губам и кивнул на даму — дескать, молчи и во всем ее слушайся. Похоже, дама все поняла, ибо сложила ладони и приветливо улыбнулась — мол, не надо бояться. И тогда следом за ней по серебристым ступенькам я покорно взошла в карету… гостиную… Не знаю, как сие назвать, ибо очутилась я в диковинной палате, выложенной сверкающими каменьями.

В: Его сиятельство и Дик тоже вошли?

О: Да.

В: Но вниманье уделяли тебе?

О: Да.

В: Не странно ль такое обращенье со шлюхой?

О: Я-то при чем? И так напрочь ошалела.

В: Давай-ка подробнее об той палате. Опиши самоцветы.

О: Всевозможных оттенков, яркие и тусклые, гладкие и граненые, они сплошь укрывали стены и часть потолка. На многих имелись знаки, магические иль тайные, однако я их не понимала. Кое-где рядом с камнем были часики, вроде карманных, но, видно, не заведенные, потому как стрелки их замерли.

В: Циферблаты размеченные?

О: Да, только не нашей цифирью.

В: Велика ль та палата?

О: В ширину и высоту футов десять — двенадцать, в длину поболе — около двадцати.

В: Чем она освещалась?

О: Две потолочные панели сочились светом, но не столь ярким, как наружное око.

В: Что за панели?

О: Из матового стекла, за ними скрывался источник света.

В: Драпировки, мебель?

О: Когда вошли, было пусто. Дама коснулась одного самоцвета, и входная дверь тотчас затворилась, а серебристые ступеньки сами собою сложились. Потом она тронула другой камень, и от стен отделились скамьи. Наверное, сработала потайная пружина, как в шкапу с секретом. Дама пригласила садиться; его сиятельство с Диком расположились подле одной стены, я — супротив, на скамье, обтянутой белой шагренью, но мягкой, словно перина. Потом дама нажала третий камень, и в глубине залы открылся буфет, в коем, точно в аптекарской лавке, рядами стояли непрозрачные флаконы и пузырьки с жидкостями, порошками и бог знает чем еще. Дама взяла одну склянку, где плескалось нечто золотистое, как мадера, и наполнила три стаканчика из неграненого хрусталя, кои подала нам, будто служанка. Стаканчик тончайшего стекла казался невесомым, но пить неведомое зелье я опасалась, хоть и видела, что его сиятельство и Дик бесстрашно его заглотнули. Дама подошла ко мне и, улыбнувшись, пригубила мой стаканчик — мол, бояться нечего. Ну тогда и я выпила. В пересохшем горле помягчело от напитка, имевшего вкус не вина, а скорее свежего абрикосового иль грушевого сока, только еще слаще и нежнее.