Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

У вас есть, пан Пиханда, сыновья, которые бы хотели учиться? Я имею в виду в Праге или где угодно в Чехии.

— Да, есть! — отозвался Валент, — У Карола, к примеру, талант художника, и по окончании гимназии он мог бы продолжать учение в Пражской Академии художеств. Программа «Чехославянского единства» включает и деятельность, направленную на поддержку словацких студентов. Кроме того, это общество, как ты говоришь, — обратился Валент к брату, — поддерживает и углубляет чешско-словацкие взаимосвязи, организует совместные встречи — одним словом, стремится обновить процесс сближения чехов и словаков, равно как и остальных славян на территории Австро-Венгрии.

— И впрямь неплохое дело! — произнес Само. — Однако, думается, для вас обоих весьма небезопасное…

— Это нас не остановит! — сказал Валент.

— Объединение чехов и словаков в рамках Австро-Венгрии — вещь крайне важная. Чехи осознали потери, понесенные ими в результате равнодушного, а подчас и небрежительного отношения к словакам. Нельзя не считаться с тем фактом, что словацкая территория — самый естественный рынок сбыта для чешских товаров и промышленности, что наша Словакия может стать опорой чешской политики и мостом к славянскому востоку, к России…

— Это, я бы сказал, точка зрения чешской стороны, — отозвался Валент. — Доброжелательная и для нас приемлемая. Но нынче уже и словаки осознают, что они должны — и сейчас, и в будущем — опираться на более сильный братский чешский народ. Что нам теперь остается? Народ, лишенный школ, просветительных организаций, культурных обществ. Освоение лишь мадьярской культуры подвергает опасности наше словацкое бытие, а экономическая зависимость словаков от венгров ослабляет нас и в политической борьбе. Поэтому я считаю, что, кроме культурного сближения с чехами, должно наступить и экономическое единение чехов и словаков…

— Я держусь того же мнения, — сказал доктор Кршенек.

— Я не против того, о чем вы оба здесь говорили, — раздумчиво начал Само. — Но думается, добиться этого будет очень трудно. И не только трудно — даже опасно! Правительство в Пеште ничего подобного не потерпит. Я и представить себе не могу, чтобы это удалось. А тут еще Вена. Ей тоже не по нутру, когда славяне в Австро-Венгрии объединяются… Диву даюсь, как еще не запретили это «Чехославянское единство»!

— Мы не политическое, а культурное общество, — сказал Кршенек, — а такое общество Вена не вправе запрещать!

Валент налил всем вина и первый поднял бокал.

— Будем здоровы! Удачи нашему доброму делу!

Они выпили до дна, и Само стал собираться в путь. Поблагодарил Гермину за гостеприимство, попрощался с братом и доктором Кршенеком. Отозвав в сторону сына Петера, снова наставлял его, как себя вести, что ему делать и чего не делать, и настойчиво просил относиться к себе с должным вниманием. Когда они прощались, у Петера в глазах стояли слезы. Само стало жалко его. Наклонившись к сыну, он поцеловал его в лоб и шепнул на ухо: «Не бойся, выдержишь! Ты ведь добился, чего хотел!»

В поезде Само взгрустнулось. С какой-то печалью размышлял он о том, что слышал у брата, о чем поведал ему Аиоста. Он мысленно возражал, задавал вопросы. То являлся ему Кршенек, то Валент, Аноста или нищий Гагош. Он сердился, ссорился со всеми и тут же обнимался с ними и смеялся. Наконец задремал. И хотя сон, пожалуй, длился не более получаса, он чуть не проехал Кралёву Леготу. Проснулся лишь тогда, когда поезд дернулся на разъезде. Он успел соскочить с него, но на полке в вагоне забыл марципановый медовый пряник — большое съедобное сердце.

Он долго о нем горевал.

Пока мы ненадолго оставили Кристину, она затяжелела по второму разу. Юло Митрон уже не стыдился перед людьми и ходил к ней не таясь. Когда выдавалась минутка времени, он играл с сыном Иваном — в корчме и то им похвалялся. А Митронова жена Матильда совсем опустилась. Стала пить, курить. Неумытая, нечесаная, в грязном, разодранном платье, она целыми днями баклушничала на придомье и ежели кормила кур, то только затем, чтобы выменивать у Герша на палинку. Бывало, ни с того ни с сего смеялась по часу и таращилась на свой палец, выглядывавший из дырявого кармана. Люди стали чураться ее, а собственная мать и вовсе прокляла. С этой поры Юло Митрон окончательно переселился к Кристине. Она стряпала ему, стирала и обихаживала его как жена. Нередко Кристина приносила обед или ужин и оголодавшей Матильде, которая уже давно на нее не сердилась. Напротив, видя Кристину, словно бы ненадолго приходила в себя и, прижимаясь к лей, жалостливо причитала: «Кристинка моя, что бы со мной сталось, кабы не ты?!»