Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

Однажды в обеденную пору Кристина неожиданно объявилась на мельнице. Сняв со спины сына Ивана, она остановилась у забора — свирепый пес преградил ей дорогу. Вскорости показалась Мария: она отогнала пса и, поздоровавшись с Кристиной и оробевшим мальчонкой, позвала обоих в дом. Калитку за ними тщательно заперла.

— Сегодня не мелете? — подивилась Кристина.

— Само поехал с Каролом в Кежмарок, — объясняла Мария. — Отдали мы его в гимназию после четвертого класса. Мог бы еще два года ходить в здешнюю школу, да ни один из них и слушать о том не желал… Горе мне! Совсем ребенок, а уж будет один-одинешенек. И наплакалась же я…

— И впрямь тут как-то грустно, пусто. — Кристина огляделась по сторонам. — Неужто ты здесь совсем одна?

— Марек в кухне, — сказала Мария и крикнула: — Марек, Марек, Иван пришел!

На пороге кухни показался Марек. Его одногодок Иван бросился к нему и тут же упал.

— Осторожно! — Кристина подбежала и подняла его.

Но мальчик улыбался, а встав на ноги, снова потопал. Малыши, остановившись на расстоянии шага, с минуту недоверчиво переглядывались. Потом начали бутузить друг друга и скрылись в кухне. Женщины сели возле двери на лавку.

— Ты права, Кристина, пусто здесь, — вздохнула Мария. — Самко ездит каждый день на занятия в Градок, Петер в Ружомберке, а теперь и Каролко уехал. Как отец куда отлучится, я тут с Мареком по целым дням одна. Но что делать? Вот была бы девочка жива… — расплакалась Мария.

— Не плачь, родная! — Кристина взяла ее за руку. — Не плачь, Эмочке уже не поможешь… О живых надо думать!

— И то правда, — вздохнула Мария. — Глаза я совсем выплакала, сама себе в тягость. Иной раз и мальчонок мой на меня этак чудно смотрит. Я даже отворачиваюсь… Самко ругается, да я и сама на себя злюсь, а забыть не могу… Зареклась, не хочу больше детей…

— А я вот опять! — сказала Кристина. — Второй месяц пошел… — Мария удивленно на нее посмотрела.

— Хоть бы дети были здоровые, — вздохнула она. — Пойдем, угощу вас.

Женщины встали и вошли в мельницу.

Не легко писать главу, в которой умирают четыре человека. Но что делать, коль было так, а не иначе? Первой ушла из жизни Ружена. С вечера легла, а утром не проснулась. Кристина до самого конца всякое утро ходила навещать ее. Мать всегда угощала дочку вкусной картофельной запеканкой, которую что ни день выпекала на большой сковороде. И вот однажды утром мать не вышла к Кристине, как ни стучалась та в дверь. Испугавшись, дочь отомкнула дом собственным ключом. Мать недвижно лежала в постели, улыбалась, но уже не дышала. Судя по всему, смерть у нее была легкая. На похоронах собралась вся семья. Поплакали, поговорили о покойнице, почтили память ее. «Вот мы уже и круглые сироты!» — вздохнула Кристина, когда они все трое, Само, Валент и она, склонившись друг к другу головами, заскорбели по матери.

В тот же год один за другим отошли в мир иной сначала Валика Гадерпанова, а вскорости и муж ее — Юлиус Гадерпан. Обоих уложил весенний грипп как раз тогда, когда по-особому зазеленела трава, затрещала, застонала земля, разворошенная ж растормошенная силой проснувшихся корешков. Гермина после отцовских похорон, крепко прижавшись к Валенту, горячо и преданно посмотрела на него наплаканными глазами и прошептала: «У меня теперь только ты и сын! Без вас я и дня не проживу!»

Вскоре после смерти родителей Гермина с Валентом распродали гадерпановские поля и некоторое время раздумывали, что делать с домом. А потом и его продали зажиточным крестьянам — братьям Барахам.

В разгар лета умерла Матильда Митронова. Как-то под вечер она захлебнулась в собственной рвоте, провалявшись до этого целый день на раскаленном от солнца придомье, где попивала разбавленную палинку и хрупала молодую кольраби. О ее бренных останках честь по чести позаботились Юлиус Митрон и Кристина. Похоронили ее, убрали могилу, и Юло вытесал большой крест с именем покойной. Прошел без малого год, и Юло Митрон женился на Кристине. Тем временем она родила второго ребенка — дочку Жофию. Юло усыновил обоих детей, дал им свое имя и гордо возгласил: «Теперь весь мир наш!»

Само Пиханда не ведал покоя: у него все время было такое ощущение, будто трещит и лопается по швам кожа — вот-вот он из нее выскочит или выколупнется, словно косточка из сливы.