Владимир Топорков - Наследство

– Не спрашивай про Егора, ладно? – Она говорила хриплым, осевшим голосом, но говорила твёрдо, будто отсекала свою прежнюю жизнь.

Долгое время шли молча, а потом Лариса снова заговорила, уже спокойнее.

– Знаешь, Женя, в жизни человека наступает такой предел, когда он не может больше равнодушно вглядываться в свою память. Стыдно становится так, что хочется по-страусиному голову в песок спрятать. У тебя так не бывало?

– Нет, – ответил Бобров.

– Ну и правильно. Ты всегда честно жил, как по отмеренной линеечкой тропе шёл.

Поделиться бы сейчас с Ларисой своими горестными раздумьями, тем, что его тревожит, доводит до лихорадки, только зачем это ей? Чувствуется, выговориться надо человеку, излить душу, и клапан этот нельзя закрыть – по себе знает Бобров. Он как спасение, – выплеснется через него обида, боль, спадёт с души тяжесть, и станет легче жить.

Опустив обиженно голову, Лариса шла рядом. Глаза её, огромные, как на церковной иконе, наполненные печалью, смотрели в одну точку.

– Я тоже поначалу, – продолжала Лариса, – жила без сомнений, без тревожной совести. Работала, ребятишек учила, назад не оглядывалась. И плохо, наверное, делала. Человек должен свою жизнь прошлым отрезвлять.

Непонятно как-то говорила Лариса, лицо дрожало, будто в плаче.

– О чём ты, Лариса?

– А хотя бы о нас с тобой. Должна же я была рассмотреть в тебе хорошего человека?

– Так уж и хорошего?

– Точно, Женя.

– Так выходи за меня замуж, – засмеялся Бобров.

Специально так сказал, чтоб на шутку разговор свести, помочь ей сбросить груз оцепенения. Но она его шутливого тона не приняла, молчала долго, потом сказала с внутренней болью:

– Наверное, поздно, Женя. Для тебя поздно. Что ж тебе всяких неудачников подбирать с дороги? Ты жизнью не сломленный, честный, у тебя счастье впереди. А может быть, с Любой жизнь настроится. Пишет она?

Бобров отрицательно покачал головой.

– Ну и пусть, сама виновата, что счастье своё на пустую жизнь променяла.

Лариса повеселела, повела плечами и как будто про себя заговорила:

– Вот к маме в Ряжск поеду, покупаюсь, позагораю, в лесу поброжу – благодать! У меня дедушка лесником был, и я, когда маленькой была, в лесу боялась. Мне казалось, будто за каждым деревом какое-то невообразимое чудище скрывается, только и ждёт, когда я к нему приближусь, чтоб схватить когтистыми кореньями. А сейчас тянет в лес, прямо зуд какой-то! Кажется, в лесу воздухом не только лёгкие прочищаешь, но и душу.

– Так ты когда в Осиновый Куст вернёшься? – спросил озабоченно Бобров.

– Не знаю, Женя… Нечего здесь больше делать. – И неожиданно спросила с улыбкой: – Ты, может быть, беспокоишься насчёт новоселья? Как же, обещала… Так ты не огорчайся, на новоселье обязательно приеду, только весточку подай…

Шутит, бодрится Лариса, чтоб легче душевные муки преодолеть, и, наверное, правильно поступает, когда топит свои сомнения в шутке. Целебнее лекарства, чем смех, природа не придумала. Только Боброву сейчас не до смеха. Как на зыбком плотике, держалась его жизнь, поддерживаемая Степаном, тётей Стешей, Озяб Ивановичем, да и Ларисой тоже. А теперь он сразу двоих из этих людей мог вычеркнуть из своей жизни, и сердце сжалось в какой-то леденящий кусок.

На автобусной станции в центре села толкался народ, неугомонные ребятишки, подтянув штаны, гоняли по лужам между застывшими автобусами, и в этих лужах дробилось весёлое солнце. Бобров стоял в стороне, ждал, пока Лариса вернётся с билетом. Но эта весёлая кутерьма его не успокоила, наоборот, начала раздражать, будто всё это – и смеющиеся люди, и резвая ребятня, и игривое солнышко, купающееся в лужах, виновато в том, что уезжает Лариса, в которой он почувствовал сегодня прежнюю ценность для себя.

Она вернулась, запыхавшись подскочила к чемодану:

– Ну мне пора, Женя!

Бобров попытался сказать что-нибудь весёлое, но губы свело, как в судороге. Только два слова вытолкнул через силу:

– Прощай, Лариса!

– Эге, так не годится, – Лариса улыбнулась, но, кажется, и ей эта улыбка далась нелегко. – «Прощай», Женя, страшное слово, вроде в вечность человек исчезает. Давай лучше – до свиданья! Да, что ж это я…

Лариса опять поставила чемодан на асфальт, порылась в сумочке и в маленьком блокнотике что-то написала, потом подала оторванный листок:

– Адрес мой, на всякий случай…

Потом, точно угадав настроение Боброва, сказала:

– Ты не грусти, Женя. Помнишь, какой фильм мы с тобой в последний наш вечер смотрели? Забыл? А я помню… Хорошее у него название было – «Если позовёт товарищ». Вот и адрес тебе на тот случай, если будет трудно. Ты мне – весточку, а я мигом… Ты только позови, не поленись, позови товарища…