Владимир Топорков - Наследство

В бане они раздели Дунаева, обмыли рану. Четыре дробинки по касательной разворотили мышцу, но не засели в мякоти, а ушли навылет – это Бобров определил точно. Значит, кость не задета. Теперь надо было продезинфицировать водкой рану, наложить тугую повязку, а там дело за врачами.

– Машину давай, – приказал он Кузьмину.

– Ты что, Женя, надумал?

– В больницу надо везти…

– Да ты никак с ума сошёл? – Кузьмин зверем глянул на Боброва, его блеклые глаза засверкали кошачьей зеленью. – Ты представляешь, что будет? Сейчас сюда прокурор нагрянет…

– А если человек погибнет? От заражения крови или ещё от чего? Рана всё-таки огнестрельная…

Егор открыл глаза, прохрипел:

– Заживёт как на собаке.

– Вот правильно, правильно, Егор Васильевич. Погубить ваш друг надумал нас, как есть погубить. Сейчас проверки пойдут, обнюхивания. А ведь Егор Васильевич авторитетный товарищ…

– Где Сергей Прокофьевич? – прохрипел Дунаев.

– Там, на берегу остался, – заторопился Кузьмин, – утушек стреляет. Как есть в неведении.

Егор поднялся с полка, упёрся взглядом в Боброва:

– Вот что, Женя, ты сейчас к нему поедешь! И чтоб ни гу-гу! Не нужно ему знать о моей оплошности!

Егор опять повалился на полок, застонал.

– Правильно, всё правильно, – сорокой верещал Кузьмин, – истинный крест, правильно. Самое главное – от проверок подальше…

– Да что ты скрипишь, Михаил Степаныч! Заладил одно – проверка, проверка… Что делать, если человек в беду попал…

– Не велика беда, Женя, не велика… Сами разберёмся. Ты уж езжай, езжай к Сергею Прокофьевичу, только добычей не хвастайся, уточек убитых не показывай, сними с пояска.

– Почему? – спросил Бобров.

– Ревнивый он очень, как молодая красавица. Ещё разозлится, что больше его настрелял, и по морде хряснет. Как есть говорю. Были такие случаи, так что не гордись охотничьей удачей. И про Егора Васильевича – ни слова. Я его сейчас в такое место отправлю – ни кот, ни кошка не сыщет…

…Бобров гнал лодку по Струительному, и на душе было тоскливо.

Егор Васильевич вышел на работу через неделю. Накрапывал мелкий дождик, и на холмах омытая травка отдавала мягкой зеленью. Такой дождичек весной – как подарок, будто слитки золотые падают с небес. Но даже это не радовало сегодня: на душе была свинцовая тяжесть, и чувствовал себя Егор Васильевич убогим странником, бредущим по дороге.

Испортила ему настроение Лариса, полный ералаш в доме устроила.

Началось это ещё вчера, когда Дунаев вернулся из Зареченска, маленького районного городка на севере области. Тогда после несчастья на охоте, Кузьмин отвёз его туда и правильно придумал, старый чёрт, правильно. Теперь можно признаться – струсил он, Егор Дунаев, беззащитным себя посчитал, мысли голову смяли. Да и было чему испугаться. Первая мысль о здоровье была, говорят, своя рубашка ближе к телу. Не позаботишься о себе – кто тебя вспомнит! А вдруг заражение крови, гангрена, тогда как? Чёртова водка подвела: руки стали как чугунные, скованные, вот и скользнуло ружьё в грязь. Правду говорят, один раз в год оно само стреляет.

Самый большой страх, и в этом тоже можно только себе признаться – за судьбу свою, за судьбу Безукладова. По прокурорским нормам каждый случай ранения огнестрельным оружием должен расследоваться. Значит, понаехало бы следователей на Струительный. И пошли бы суды-пересуды, и не столько о его оплошности – тут факт ясный, как солнечный день, а вот об этой базе, зачем да на какие деньги она сделана. В свидетели потянули бы и Безукладова, разве спрячешь факт его присутствия на охоте? Первым тот же Кузьмин сболтнёт. Любит человек хвастаться знакомствами с высокими людьми, прямо зуд какой-то, и тогда всё тайное станет явным.

Да, большую оплошность допустил Дунаев. А всё так хорошо начиналось! Он даже на этот корявый разговор Боброва с секретарём обкома не обиделся. Манера такая у русских людей – за беседой все проблемы сваливать в кучу, громоздить в неподъёмный воз. Кстати, уступить надо Женьке с этим Плаховым, правильно сказал тогда Сергей Прокофьевич – пусть шею себе ломает, грамотей несчастный. Много любителей дармовую деньгу зашибать, будто нажива в руку лезет, как щука весной в вентерь.

А ещё испугался тогда он Ларисы. Что-то сдвинулось в бабе за последнее время, стала раздражительной, как осенняя муха, уставится на него голубыми глазами, точно буравит насквозь. А то на диване колодой лежит, как айсберг. И душа у неё на айсберг похожа – ледяная, неприступная. Наверняка на настроение её повлияли его отлучки частые, застолья разные, только надо голову на плечах иметь – как в наше время без этого обойтись.