Владимир Топорков - Наследство

– Ну, с Богом, Сергей Прокофьевич!

Они поплыли по застывшей, недвижной воде, и эта ещё сонная природа настроила Безукладова на неторопливую беседу. Он сидел на корме, кашлял, говорил:

– Ты, Евгений Иванович, с этим другом своим доведи дело до конца, ладно? Может, что и получится… Правда, мало у меня веры. Ленивый мужик стал… как колоду, с места не сдвинешь. Только вот такие подвижники, как Егор Васильевич, жизнь вперёд толкают.

– Скажете тоже, Сергей Прокофьевич, – отозвался Дунаев.

– Точно говорю. Вот такие энергичные…

– А не рискуем мы, – спросил Бобров, – что вот только на энергичных надеемся? А вдруг их не окажется?

Невольно сорвался вопрос, над которым часто думал Евгений Иванович. Много раз приходилось видеть и слышать: вот пришёл энергичный руководитель в колхоз, сам не спит и другим не даёт, и дело пошло. А вдруг не найдётся такого человека? Тогда как? Почему только личные волевые качества руководителя двигают дело? Ведь логика диктует другое: должны действовать экономические законы. Ещё в институте запомнил Бобров несложные постулаты политической экономии, которые говорят: экономические законы действуют объективно. А какая же здесь объективность, если от одного энергичного мужика всё зависит. Об этом и спросил Безукладова.

– А ты философ, Евгений Иванович – усмехнулся Безукладов, но больше ничего не сказал. Значит, и у него не нашлось ответа. А ответ надо искать, ох как надо!

Кузьмин лодку ткнул в камыш, приказал:

– Шагай первым, Евгений Иванович! Тут пенёк на берегу в зарослях, место самое-самое… А мы дальше поедем…

Место и в самом деле оказалось надёжным. В середине кустов торчал замшелый ольховый пень, а над ним молодые заросли вроде скрадка образовались. Бобров кряковуху на длинном поводке запустил в протоку, и она, почувствовав воду, бухнула раз, другой, а потом на какой-то истошной ноте повела свою призывную песню.

Он уселся на пенёк, словно под шатёр спрятался, и мысли тревожные, сумбурные отступили. Только осталось радостное ощущение бодрящего утра да этот щемящий крик над водой.

Теперь нужно было терпение, и Бобров замер, не спуская глаз с подсадной. За дальним окоёмом леса прорезался красный кусочек зари, вода зарозовела, стала нарядной, и выскочивший из-за кустов селезень показался огненной жар-птицей. С шипением он опустился на воду, поплыл к подсадной. Тугой выстрел, как хлопок, на короткий миг проглотил тишину. Птица с зелёной бархатной головой забилась на зыбкой волне. Загремели выстрелы выше по берегу, значит, и других охотников нашла удача. За полчаса Бобров убил ещё двух селезней, длинным шестом, найденным в кустах, подтянул их к берегу.

Дальше охотиться смысла не было. И так можно было благодарить охотничью судьбу. Он вытащил подсадную на берег и облегчённо вздохнул, словно преодолел тяжкий рубеж. Нет, всё-таки страшное противоречие живёт в каждом охотнике. С одной стороны – страсть, сохранённая веками, неизбывный атавизм, а с другой – жалость, горечь…

Уже солнце выскочило над лесом, отражалось в посветлевшей воде, лёгкий пар струился над рябью, когда Бобров пошёл вдоль берега к торчащей в кустах лодке. Дикий крик, слившийся с выстрелом, вдруг словно пригвоздил его к тропе, ноги налились тяжестью, и он понял: там, впереди, случилось несчастье. Евгений рванул через камыш, заливая воду в сапоги, задыхаясь и падая.

Страшная картина открылась перед ним. Дунаев сидел на куртке, сжимая залитую кровью руку, раскачивался и стонал, а рядом валялось ружьё и от ствола поднимался сизый, точно сигаретный, дымок. Бобров подскочил, опустился на колени прямо в липкую прибрежную грязь, заглянул в лицо Дунаева. Оно посерело, задёрнулось туманной пеленой.

Надо было действовать, и он стащил с себя куртку, потом рубашку, разорвал на куски и перетянул руку.

Дунаев открыл глаза, посмотрел с недоумением на Боброва, на свою окровавленную руку, покрутил головой.

– Что случилось, Егор?

Тот с трудом разжал посиневшие губы, тихо прошептал:

– Не знаю…

И Бобров понял, что Егор мертвецки пьян.

Запыхавшийся Кузьмин прибежал через несколько минут, когда Бобров закончил бинтовать руку. Вдвоём они отнесли Егора к лодке, спешно переправились на другой берег, Кузьмин резко работал веслом, сидел мрачный, вздыхал:

– Что ж теперь будет, Женя!

Бобров, поддерживая ослабевшего Дунаева, пропустил его слова мимо ушей. Он тронул Егора за плечо, и тот тихо застонал, но с трудом поднялся, перекинул ноги через борт, нетвёрдо ступил на берег. Поддерживаемый Бобровым, Егор шёл, и это немножко успокоило.