Владимир Топорков - Наследство

– Ну как наш Докучаев? – спросил Егор.

– Это кто? – не понял Бобров.

– Да Озяб Иванович… Не читал тебе сегодня вводный курс лекций по русскому чернозёму?

– А-а, – протянул Бобров, – не читал. Про судьбу свою рассказывал.

– Ну, подожди, он тебе ещё и про чернозём расскажет, и какой вредитель Дунаев – тоже поведает. Видимо, ум у старика затвердел, вот он и несёт всякое. В последние годы зачислил себя в борцы за судьбу земли. Понимаешь, по его логике получается, что чернозём силу теряет, а это чуть ли не национальным бедствием считает. Возраст, наверное, сказывается.

– Да нет, – Евгений Иванович ответил серьёзно, – не заметил я этого. Логика в его суждениях есть…

Дунаев встал, подошёл к окну, и в кабинете потемнело, на коврах из одного зажглись два костра закатного солнца.

Он постоял, нервно ударил пальцами по стеклу, снова повернулся к Боброву:

– Ты подожди про его логику. Проще, когда не в бороне, а в стороне. За хлеб с кого прежде всего спрашивают? С председателя… И не только сверху, но и снизу подпирают: «Как же так, Егор Васильевич, что получается?» Прошлым летом приезжаю к механизаторам в бригаду Ивана Дрёмова, а тот губы свои вытянул: «Егор Васильевич, – говорит, посмеиваясь, – только кур баба завела, а сегодня я ей лапшу заказал. Из курятины. Говорю – руби их к чертям собачьим». Вроде издалека разговор, а в конкретную точку бьёт: почему колхоз сверх плана хлеб сдаёт, опять людям зерна для продажи не остаётся. А что мне по этому вопросу сам Безукладов звонил, разве Ивану расскажешь… Вот и интересная логика получается… Как в анекдоте… Знаешь анекдот про председателя?

Егор привычно хохотнул – видимо, к нему возвращалось хорошее настроение, прошёлся от окна, подсел поближе к Боброву.

– Так вот, приехал один колхозный председатель, заслуженный человек – грудь орденами обвешана, как репьями, в Ессентуки на курорт. Ну, разные анализы сдавать начал, представляешь, как это делается. Девица одна его пробирку с мочой понесла да и расколола. Размышляет медсестра: опять надо беспокоить заслуженного человека, лучше я сама это сделаю. А врачи результаты анализов изучают, и у них глаза на лоб… Беременным оказался председатель. Сразу консилиум собирать – невидимый доселе в мировой врачебной практике случай. Судили-рядили, что да как, решили об этом с председателем поговорить. Но осторожно, чтоб человека в гроб не вогнать каким-нибудь резким словом. Приглашают, издалека беседу заводят про здоровье, про самочувствие, про колхозные дела. Кое-как добрались и про беременность выложили. Глядят – никак не реагирует председатель, сидит, глазками помаргивает, будто не о нём речь. Тогда одна врачиха осмелела, – видимо, в ней женское любопытство заговорило – спрашивает: «А от кого, если не секрет?» А председатель в затылке почесал и отвечает: «А вот это не скажу, может, от райкома иль райисполкома, а то и от управления районного…»

Дунаев снова хохотнул, оживлённо вскочил со стула, поглядывая на смеющегося Боброва:

– Ну как, брат, логику понял? Вот такая жизнь, как в сказке, ни прибавить, ни убавить. Так что ты к Белову критически приглядывайся, он – как месяц на исходе, немного ущерблённый.

Краснота на ковре исчезла, холодным мутным светом затянулось окно. Егор свет включил и уже серьёзно сказал:

– Вещи твои я шофёру поручил на квартиру отправить. Там всё готово. Правда, Лариса, когда я домой заезжал, нас с тобой вместе ждёт.

– Нет, нет, – торопливо ответил Бобров, – мне надо в новой квартире обживаться.

При упоминании о Ларисе стало как-то неприятно на душе, точно промозглой сыростью обдало. Бывает такое ощущение, когда выбираешься из обжитого, нагретого дома на продутую январским сиверком улицу, так и хочется назад в дом, к теплу, вернуться. Бобров даже плечами передёрнул.

– Ну ладно, – махнул рукой Дунаев, – тогда давай прощаться… Да, чуть не забыл – сторожиху эту ты гони, она как рыба-прилипала, прости, Господи, – и Егор крепко пожал руку.

Бобров до нового посёлка добрался минут за пять и это обстоятельство отметил для себя как приятное. Не нужно много времени тратить на дорогу.

На улице посвежело. Тяжело, со скрипом оседал схваченный лёгким морозцем снег. От окон ложился мягкий свет на тропинки к домам, искрился в лужах. Улица была тихая, ни людей, ни собак, и только недалеко от своего дома увидел Бобров неподвижную тень.

Приблизившись вплотную, различил Бобров в сгорбленной фигуре, накрытой шалью, старуху. Она точно встрепенулась от хруста снега, из-под шали протянула руку с ключами.