Владимир Топорков - Наследство

– Дом колхозный, – покачал головой Бобров, – и у нас очень много очередников на жильё. В том числе и многодетные…

– А ты не торопись, не торопись, – глухо сказал Фокин, и Бобров прямо кожей почувствовал, как засквозило от этих слов холодной сыростью. Вот так, ещё один повод для неприязни, подумал он. Наверняка Фокин рассердился, но не вправе же он раздавать то, что принадлежит колхозу, построено на его деньги. Об этом Евгений Иванович и сказал прямо секретарю райкома.

Фокин со злостью бросил трубку, но долго думать об этом разговоре Боброву было некогда – его ждали в поле. Начинался сев, и надо заботиться о главном – о хлебе, кормах, свёкле.

Однажды вечером Лариса, поставив тарелки с ужином на стол, уселась рядом, посмотрела в глаза мужу и спросила с усмешкой:

– А что ж это, товарищ председатель, ты о своих подопечных забываешь?

Бобров за день устал как собака, и потому слова Ларисы сперва почти оставил без внимания. Он сосредоточенно жевал вкусное мясо и смотрел куда-то в одну точку. Но потом, вдруг словно вынырнув из глубины, спросил:

– Ты о чём?

– Да об арендной бригаде школьников.

– Замотался совсем. А что там у них?

Лариса рассказала, что школьники получили технику, подготовили её вместе с Сергеем к работе, забороновали участок и, наверное, завтра поедут сеять ячмень.

– Ну и как они, ребята? – заинтересовался Бобров.

– Как жуки возятся.

– Надо завтра заехать…

Отложив все дела, он с утра поехал на «детский» участок. Ещё издали увидел трактор «Беларусь», гурьбу ребятишек и отливавшую на солнце рыжую бороду Сергея.

Ребята обступили Боброва со всех сторон, и он начал расспрашивать их о делах, чувствуя, с каким неподдельным интересом работают школьники.

– Ну а кто же первым трактор поведёт?

– Сначала Сергей Михайлович, а потом и мы, – ответил Дрёмов-младший и, вздохнув, добавил: – А то мы так навиляем, что коровы засмеют…

Ребята заулыбались, и Бобров тоже повеселел. Уезжая с поля, он подумал, что пройдёт ещё совсем немного времени – и придут на землю вот эти ребята, возьмутся по-хозяйски за дело, и тогда, быть может, угаснут звуки тревожных набатов земли, и она, как самое дорогое наследство, попадёт в надёжные, крепкие руки.

Судили Кузьмина в конце апреля. В сквере перед зданием суда уже распустились берёзы, и прозрачная яркая зелень слепила глаза. Робкие одуванчики под ласковым солнцем потянули ввысь жёлтые головки, словно тоже радовались теплу, мягкому ветерку и чистому небу.

Дубикову в зале торчать не хотелось, да и не положено это – быть следователю там, где решается судьба его подследственного. В первый день он посидел немного в сквере, слыша через раскрытые окна практически весь ход заседания. Он услышал, как на первый вопрос, признает ли себя Кузьмин виновным, тот ответил: «Нет!», и понял, что процесс пойдёт сложно, Кузьмина надо будет всё время припирать фактами, иначе начнёт крутиться юлой, лишь бы уйти от ответственности. Дубиков горевал, что ему так и не удалось узнать, на кого же намекал Кузьмин, когда говорил, что он один не сядет, потянет за собой других. Видимо, те, другие, и сумели настроить его так, что больше Кузьмин об этом не заикнулся. А когда через неделю прокурор неожиданно заменил арест подпиской о невыезде, Дубиков понял – кто-то невидимый мощной стеной встал на защиту завхоза, прикрыл как бронёй…

Дубиков посидел в сквере, полюбовался берёзками, праздничным их нарядом, и вдруг ощутил озноб. В следующий же миг капитан понял: это не озноб, это злость вспыхнула в нём: а что если Кузьмин, этот жулик и плут, уйдёт от ответа, как ты поступишь, товарищ следователь?

Процесс шёл три дня, и каждый вечер работник их отдела Ступин, постоянно сидевший в зале, рассказывал Николаю Сергеевичу о ходе заседаний. В первый день судья неожиданно отклонил два документа из комиссионного магазина, и Дубиков понял, зачем это было сделано. Такой трюк давал возможность заменить обвинение на другой подпункт в статье, более снисходительный – не «в особо крупных размерах». А потом неожиданно отказалась от своих показаний Зинаида Васильевна, стала отрицать получение взятки, а судья даже «не догадался» зачитать на суде собственноручно подписанные ею показания.

На третий день выступал прокурор, но со слов Ступина выходило, что никакой он не обвинитель, а просто-таки защитник завхоза. Прокурор говорил о том, какой хороший человек Кузьмин, фронтовик, солдат, случайно оступившийся в жизни. В конце же попросил для Кузьмина два года условного наказания, и суд торопливо проштамповал это в приговоре.