Владимир Топорков - Наследство

Леонид Сергеевич первым подошёл к машине, помог распахнуть потяжелевшую от грязи дверь и, протянув для приветствия руку, суетливо спросил:

– Сразу в актовый зал двинемся?

– Сразу, сразу, если вы не возражаете…

– Ну, тогда в зал, митинг у нас готов.

Что-то обидное показалось Безукладову в этих последних словах – будто к смерти можно подготовиться, но он не стал ничего говорить, а молча зашагал за секретарём парткома и ректором. Они поднялись по широкой лестнице, такой памятной для Безукладова – как-никак, он выпускник этого института, – и оказались в небольшом фойе перед актовым залом. Пока Кухаренко бегал выяснять, можно ли начинать митинг, внимание Безукладова привлёк красочный стенд, на котором он даже издалека увидел свою фотографию. Да и надпись «Они учились в нашем институте» словно притянула к себе. Бузукладов начал рассматривать фотографии и от неожиданности покривился лицом – на него в упор смотрел своим бесхитростным взглядом Белов, оказавшийся на стенде рядом с ним, Безукладовым. Судьба словно нарочно нанесла этот удар, резкий, как в боксе, до хруста в челюстях, и он отвернулся, прикусив губу. «Чёрт знает что, наваждение какое-то», – подумал Безукладов.

Он поморщился, тоскливо покрутил головой, и неизвестно, чем бы всё кончилось, но по гулкому фойе уже спешил Кухаренко. Они вошли в зал, заполненный народом, и, пока двигались по проходу, шум стих, улёгся. Теперь мысли Безукладова безраздельно были заняты предстоящим мероприятием, и когда ректор предоставил ему слово, он заговорил, кажется, даже чересчур спокойно для подобной ситуации. Сергей Прокофьевич начал с силой выталкивать из горла слова, и непонятная странная визгливость появилась в голосе. Он говорил о тяжёлом несчастье, которое постигло народ и партию, о том, какого замечательного человека потеряла страна, но даже самому слышалась фальшь этих слов, а проклятая визгливость вдобавок словно её оттеняла.

Безукладов скомкал речь, не сказав и половины задуманного, тяжело дыша, ушёл с трибуны.

Потом выступали другие – ректор, преподаватели, вихрастый студент с бородкой, и в их словах слышались те же фальшивые нотки, округлые, как пятаки, которые катились в зал, точно по скользкому льду, но никого не брали за сердце. Безукладов глядел на людей, и по лицам, по выражению глаз, по пронзительной тоске, застывшей во взглядах, видел, что главное для собравшихся – высидеть, дождаться конца этого представления. Он вдруг вспомнил своё студенчество и митинг, посвящённый смерти Сталина. Тогда под печальные, рвущие душу на части мелодии слёзы непроизвольно лились из глаз. Тогда всё было всерьёз от безудержной тоски, а сейчас воспринималось как дежурное блюдо, чёрствое, скучное, давно приевшееся.

После митинга Безукладов задержался в институте – неудобно было уехать сразу, не поговорив с людьми. Это было не в его правилах, и он предложил Кухаренко пройтись по кафедрам, побеседовать с сотрудниками. И, наверное, всё кончилось бы традиционно, как говорят остряки ППР – то есть «посидели, поговорили, разошлись», но на кафедре почвоведения к Безукладову неожиданно обратился преподаватель Николай Александрович Артюхин (фамилию, имя, отчество ему быстро прошептал на ухо Кухаренко) и заговорил о том, о чём они вчера в обкоме говорили с Бобровым. Только, правда, с другой подкладкой, более научно, что ли.

А говорил Николай Александрович вот о чём. По его подсчётам получалось, что ежедневно в стране убывает две с половиной – три тысячи гектаров плодородной почвы, то есть один средний колхоз сметается с лица земли. Или такие цифры. Миллионы гектаров нуждаются в рекультивации в силу того, что ведутся заготовки торфа, горные выработки. А знаменитые ГЭС? Они стоили государству десятков миллионов гектаров. И если учесть, что при добыче полезных ископаемых, при строительстве изымаются из сельскохозяйственного фонда десятки миллионов гектаров, то неужели же мы не видим, что творим! Где будем жить, чем кормиться?

– Не надо драматизировать! – эти первые слова пришли в голову Безукладову.

– Как не надо? – Николай Александрович спросил громко, с возмущением. – Да неужели вы не понимаете, что, если так дело пойдёт и дальше, не только пахать-сеять негде будет в нашей стране и области, но и даже корову выпустить, представляете! По-моему, это трагедия. В Индии коровы священными считаются, а у нас даже непонятно кем станут. Реликтами, что ли?

– Ну, я думаю, – Безукладов пока говорил спокойно, стараясь не повышать голоса, – у нас до этого не дойдёт. По крайней мере, нашему поколению хватит и других забот – как на той земле, которая есть, растить обильный хлеб, кормить народ. Между прочим, ваша кафедра нам в этом плане помогает слабо. Не слышал я что-то в последнее время от вас разумных предложений.