Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

— А что с ним?

— Ты себя вообще видел в зеркало?

— Я не хочу об этом разговаривать, — сказал я и судорожно начал точить карандаш.

— Молчу,…молчу. Кстати, — повысил голос Мурашко, — ты в курсе, что Жабина уволили?

— Ты сейчас серьезно это говоришь? — спросил я, думая в тот момент только о Кате. «Что, черт возьми, значит «семейные проблемы» и «за свой счет»? Что же могло произойти? Боже мой!»

— Я толком не знаю ничего. Говорят, ему сам Марк Соломонович позвонил, и распекал его минут тридцать по телефону, после чего Жабин написал «по собственному желанию». Мне кажется, он и тебя уволит.

— Откуда ты знаешь? — удивленно спросил я, проворачивая карандаш в точилке.

— Так ведь главный редактор прибегал и тебя спрашивал… А вообще, я считаю, что ты правильно сделал. Он последнее время совсем обнаглел…

— Нет! — крикнул я и сломал карандаш.

— Что нет? — удивился Мурашко.

— Я не хочу об этом разговаривать. Давай не будем об этом продолжать.

— Хорошо, как скажешь.

Помолчали минуту.

— Герман, — обратился ко мне Мурашко, — тут материал готов в октябрьский номер, ты бы посмотрел.

— Извини, — тихо сказал я, — я позже это сделаю. Хорошо?

— Как скажешь. Знаешь, — вставая, произнес Мурашко, — я пойду к верстальщикам зайду.

— Давай, — сказал я, а сам подумал, что именно этого мне и надо было.

Мурашко вышел, хлопнув дверью. «Значит, Катя не вышла, — промелькнуло у меня в голове, — что же могло произойти? Зачем я его ударил Жабина? Вот болван!» Волнение росло.

Я снял трубку и набрал номер питерской редакции. На звонок своим милым и всегда приветливым голосом ответила Лиля, секретарь Марка Соломоновича.

— Лиличка, здравствуй, — сказал я, — это Гарин.

— Здравствуй, Герман, как дела?

— Ничего хорошего, — отрезал я, — дождь второй день льет, как из ведра. А ты как?

— Хорошо. Ты чего хотел?

— Мне нужен Марк Соломонович. Он на месте?

— Да, сейчас переключу. — В трубке заиграл Моцарт.

— Я слушаю, — раздался густой бас Марка Соломоновича.

— Здравствуйте, Марк Соломонович, это Гарин, — волнуясь, промямлил я, — мне нужно с вами поговорить.

— Это мне нужно с тобой поговорить, — заревел, как бешеный, Марк Соломонович. — Что вы мне, два придурка, там устроили? Бабу не поделили…

— Она не баба! — сорвался я.

— Ах, не баба! Ох, прости меня, Гарин, не так выразился. Я и не знал, что ты такая нежная натура, — язвил «хохол». Знаешь что, Ромео, ты мне порядком надоел. Какого хрена вы вчера драку там устроили. Бог с ним с Жабиным, но ты, ты зачем полез в драку, придурок малолетний?

Отповедь длилась около двадцати минут, после чего Марк Соломонович сказал:

— Ты уволен. Слышишь меня? Ты у…во…лен! И никто тебе больше не поможет! Катись из моей редакции к чертовой матери! Дяде твоему я сам позвоню…

— Хорошо, — сказал я.

— Сейчас пойдешь к делопроизводителю и напишешь там заявление. Ты меня понял?

— Понял.

— Потом получишь деньги, которые тебе причитаются у бухгалтера. Все.

— До свиданья, Марк Соломо…, — я не успел договорить. В трубке раздавались отрывистые гудки.

— Да пошел ты в задницу! — крикнул я, шарахнув трубку на место.

Через три минуты с заявлением в руках я вошел в кабинет делопроизводителя. Милая Анюта своими большими карими глазами смотрела на меня. В тоненькой ручке она держала мою трудовую книжку.

— Тебя в самом деле уволили из-за вчерашнего случая? — удивленно спросила Аня.

— Да, — коротко ответил я и сел на стул.

— Что ты теперь будешь делать? В Питер обратно поедешь?

— Не знаю.

— Что-то ты сегодня не очень разговорчив.

— Не хочется сейчас разговаривать.

— Понятно, — протянула Аня и пробежала глазами по моему заявлению.

Я потянул носом воздух. Аня раскрыла мою трудовую книжку и, сделав запись, протянула ее мне.

— Вот, возьми, Герман, — она протянула мне документ. — Ты кому-нибудь из редакции говорил об увольнении?

— Нет, не говорил. Не хочу лишних расспросов.

— Понятно, — сказала Аня и, подавая мне несколько листов, добавила: — Подпиши там, где я галочки поставила. Я подписал и вернул листы обратно.

— Ну, все, — вздохнула Аня, — можешь идти. Знаешь, мне всегда так грустно, когда кто-нибудь увольняется. Это как провожать кого-то на поезд, — неожиданно выговорила Аня. — Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю, — говорю. — Я и представить не мог, что ты такая впечатлительная.

Она улыбнулась.

— Ну, я пойду, — как бы спросил я, в то же время утверждая.