Мария Свешникова - М7

В своем бреду он снова рыл руками барханы песка, пытаясь отыскать запотевшую флягу, которая где-то на дне пустыни покрывалась инеем. Не найдя воды, он решил просто принять смерть и, раскинув руки, смотрел на звезды. Откуда-то снова послышались звуки думбека и бубна, задул самум, песок закружился вихрем и вдруг показался караван. Во главе ехала женщина, тучная, с идеальной осанкой, он не мог разобрать ее лица из-за чадры. Она ровно и горделиво восседала на ашамае, в то время как евнухи и феллахи ехали в обычных для той местности североаравийских седлах. Завидев Ильдара, она одним взглядом приказала всем путникам остановиться, сама подошла к нему и тихо прошептала: «Я же сказала, что прощаю тебя. Отпусти меня в мой сераль. Мне пора ― видишь, как утомился мой евнух. И не плачь, ты своими слезами не даешь мне пути. Хватит. Пожалей меня. Я ушла на восток, туда, где восходит солнце...» И Ильдар в последний раз заплакал, он свернулся калачиком, обнимая песок, ускользающий сквозь его объятия, и, как ребенок в подушку, уткнулся головой в прохладный бархан. Ильдар начал тонуть, в горле саднило от жажды и россыпи песка.

С каждым биением сердца Ильдар опускался глубже и глубже, всем телом утопая в бездушной массе песка, пока не почувствовал лбом что-то холодное, покрытое инеем. Вот она, фляга с водой. Он же ее так искал... Но не успел он протянуть руки, чтобы взять ее и напиться, как послышался голос, тот, что разбудил его в саду скорби.

― Вы ни почитать мне не дали, ни книгу в библиотеку сдать. Ну и что мне с вами делать? ― Девица в черном кардигане сидела рядом на ступеньках и, намочив льняной шарф водой, протирала ему лоб. ― Пойдемте в «Иллюзион». Там сеанс скоро начинается. И в зале прохладно, отлежитесь. А то далеко я вас не дотащу ― тяжелый.

― Простите меня! ― вымолвил Ильдар, поднимаясь со ступенек.

― Я вас заранее уже за все простила. Я тоже дважды не повторяю! ― Девица попыталась взять его за руку, чтобы помочь идти, пальцами нащупала скомканный клочок бумаги, зажатый в ладони, и выбросила его прочь. ― Пусть теперь плачет кто-то другой.

Полноватый угрюмый мужчина, с некоторых пор снова живший с родителями в высотке на Котельнической, выпускал кольца сигаретного дыма на волю, сидя с ногами на подоконнике лестничной клетки. Из наушников, вставленных в телефон, доносились Guns N`Roses «Knocking on heaven`s door». Мужчина зарекся брать за кого-то ответственность, жениться и объезжал трассу М7 стороной, по привычке снимал ботинки на пороге, не выступая даже носком за половик, развивал моторику потрясывающихся рук четками, не удалял телефоны умерших из записной книжки, а некоторым из них ежедневно отправлял одно и то же сообщение: «Я тебе теж кохаю. Ти вже мене прости!». Даже специально отключил отчеты о доставке и верил, что его сообщения долетают до самых небес и растворяются в космосе. Так сбылась заветная мечта Сабины.

Ее любили и помнили.

Солнце спряталось за колокольней Троицы в Серебряниках, по Астаховскому мосту с грохотом проехал долгожданный 39-й трамвай, на остановке «Яузские ворота» в него вошли, держась за руки, двое ― мужчина в мятом фланелевом пиджаке и девушка в черном кардигане, они сели сразу за водителем, вяло поглядывая за мутное пыльное стекло. Жизнь шла своим чередом.

Это люди шаркают, оступаясь, падают, а время всегда равномерно держит свой путь, приходя из ниоткуда и уходя в никуда, как песок в Сирийской пустыне, образуя своим движением вечность.

Стрелки часов в высотке на Котельнической пробили семь и остановились.

Наверное, передохнуть.

ДД ― дети девяностых.

Лесные пожары подбирались к Москве с востока области ― по М7.