Мария Свешникова - Квартира № 41 [litres]

Серия «Городская проза»

Дизайн обложки Александра Калачева

Фотографии Etienne Boulanger и Alexander Popov (Unsplash.com)

© Мария Свешникова, текст, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Без тебя я не написала бы эту книгу.

Спасибо, что помогал мне творить и открываться, что подстраховывал в сложные периоды, и я поверила в себя и в свои силы. Что напомнил, насколько удивительным может быть мир, если перестать от него что-то требовать. Да, ты негодяй и обманщик, но это не меняет того, что я тебя люблю, друг! Снова обнимаю, М.

Произведение является художественным. Любые совпадения с реальными людьми случайны. Или почти случайны.

И не пытайтесь понять эту книгу, просто прочтите. Помните, что понимание – это утешительный приз для дураков.

Возможно, ведьма – это вовсе не потасканная беззубая карга с выцветшими глазами, артритными пальцами и костлявыми запястьями, а хрупкая бледнолицая нимфа с хрустальным взглядом или рыжеволосая аристократка с острым, как хирургический скальпель, языком. Чтобы обладать колдовскими навыками и менять жизнь всего лишь силой мысли, вовсе не обязательно парковать помело на Введенском кладбище или разливать заболоченное снадобье по пузырькам из мутного стекла. Можно просто родиться женщиной. И этого вполне достаточно.

За последние десять лет в квартире № 41 по адресу Сретенский бульвар, дом 6, сменились три хозяйки; каждая из них переступила порог этого дома благодаря странной истории, расколовшей жизнь, как грецкий орех плоскогубцами. Казалось бы, этих трех женщин объединяли лишь стены, в которых они проживали, передавая друг другу ключи по наследству. Однако их связывала не только квартира, а нечто куда большее, чем сто метров пространства с гнутой венской мебелью, дореволюционным сервантом производства «Якова и Иосифа Кон», подсвечниками неизвестного происхождения – не то из меди, не то из латуни, и чуланом, похожим на склеп.

У них были раздробленная на троих судьба и участь познать все грани такого обычного и непритязательного чувства, как любовь к мужчине. Созидающая, разрушающая и неизбежная. Как любая несговорчивая стихия.

Надя всегда симпатизировала отрицательным персонажам: Воланду и коту Баюну, например. Они без маски благодетели меняли мир, и, что парадоксально, в лучшую сторону. Любила все темное, с тайнами и вторым дном; собирала подводные камни и людские пороки. Ее всегда манили ритуалы гавайских племен, легенды о Шангри-Ла и обряды тувинских шаманов, но жила она самой обычной жизнью, о которой в некрологе и пару строк не выдавишь.

Честно говоря, Надя не особо планировала обзаводиться квартирой. Тем более в самом центре – в бывшем доходном доме страхового общества «Россия». Нет, учась поблизости в институте электронного машиностроения, она часто гуляла по переулкам Чистых прудов, засматривалась на красное здание с эркерами и шпилем, любовалась тихим двориком за чугунным резным забором, но даже в самых смелых и воинственных мечтах не думала, что когда-нибудь будет жить на углу Сретенского бульвара и Боброва переулка. Тем более, будучи замужем аредовы веки и проживая давно за пределами окружной, она уже расписала свой досуг до старческой деменции и наполнила его чтением Эмиля Золя в яблоневом саду и распитием джина с огурцом с соседками вперемешку с разведением мединилл.

К своим тридцати трем Надя наполнила себя разочарованием с лихвой. Первое его ощущение пришло спонтанно. После развода отец всегда поздравлял ее с днем рождения, а тут раз и забыл. Даже на следующий день не опомнился. А позже бросил и вторую свою семью, когда жена чахла от лейкемии, а дочь Нина свирепствовала под аккомпанемент гормонов. Тогда Надя забрала Нину к себе. Усилием воли она исторгла его из своей жизни, еще и ластиком оттерла воспоминания до чистого листа.

Потом подвел и муж. Проснулась, а на кухне шебуршит чужой человек. И пахнет как-то незнакомо, и до Надиной жизни, как выяснилось, ему нет никакого дела…

Следом со своей скрипкой вступил Набоков. Прочтя «Камеру Обскура», Надя все негодовала, как так… ее кумир, ее микробог, который в итоге обратился в ее представлениях в микроба размером с микрон, гений, которого она обожествляла, вдруг стал глубоко израненным творцом, полным мазохизма и отчаяния. Ей виделось, как позади этого эмоционального колодца стояла эротическая драма, вовремя не разрешенная снятыми панталонами. И не было в нем никакой маскулинности, да и драмы толком не было. Это Надя себе придумала очередного идола. Такое развлечение. Возводить личность в культ, а после ее обличать.