Алексей Притуляк - Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа

- Извини, — спохватился его компаньон, — не додумал. Сейчас организуем пожрать.

- Не-не-не, — замотал головой Иван. — Не, мне идти надо… Понимаешь… Понимаешь, есть человечек один, который… Который, может быть, и вспомнит и поплачет, если со мной что случится… Мне цветов нужно добыть…

- У-у-у, — понимающе произнес Николай. — Невеста?

- Нет, Коль. Девочка. Соня. Сирота. Она цветы любит. Хризантемы.

- Старик… — Николай полез под плащ, достал из нагрудного кармана кошелек. — Старик, от меня тоже… цветы. И это… Ну там шоколадку или что… Ну ты сообразишь…

- Не-не-не, — запротестовал Иван, но тот взял его руку в свою — как тисками сжал — и вложил в иванову ладонь теплую шелестящую радужную бумажку. Добавил:

- А ты мне сыграй, а?.. «То не вечер»… Можешь?

- Могу, — кивнул Иван.

Еще пошатываясь, он вышел на Островского, повернул к видневшемуся в конце улицы трамвайному кольцу. Там, за ним, аллея, ведущая к церкви.

В пакете тежело колыхались большая коробка конфет, батон колбасы, две коробки сока, еще какие-то вкусности и самое главное — семь пышных белоснежных хризантем, заботливо упакованных продавщицей из цветочного павильона в красивый букет. Только бы Сонечка была на месте, только бы участковый никуда ее не определил…

Дойдя до кольца, Иван свернул налево, пересек Маршала Конева и ступил в аллею, возликовав, когда различил там, в ее глубине, приютившийся на асфальте маленький силуэт.

Краем глаза заметил медленно выехавшую справа, с Садовой, милицейскую «таблетку». Машина двигалась неспеша, с патрульной скоростью.

Мелькнула мысль, что если его уже ищут, то аккордеон за спиной — это самая надежная примета, по которой его можно вычислить сразу и с большого расстояния. А в том, что его уже ищут, сомневаться не приходилось. Прошло уже больше двух часов с того момента, как он положил в опорнике ментов. Хотя… Хотя, эта шпана, может быть, застыдится рассказывать, что их положил заурядный бомж, придумает в отмазку что-нибудь про кучу дебоширов или пару преступников-ниндзя.

Иван осторожно, не резко, прибавил шагу, торопясь скрыться в аллее. Машина, как ему показалась, тоже прибавила газу. Может быть, менты заметили его, а может быть, даст Бог, водитель просто поддал, выехав на широкую и свободную дорогу.

Он успел пройти метров тридцать. Машины за деревьями уже не было видно. Но когда Иван оглянулся, он увидел, что «таблетка» остановилась у поворота. Постояв несколько секунд, она чуть сдала назад и стала выворачивать сюда, в аллею, следом за ним… Или не следом за ним… Подъехать непосредственно к церкви можно было и по Конева, но менты нередко проезжали по этой аллее, особенно если видели на ней нищенствующих, коих им иногда повелевали разгонять, особенно накануне праздников или приезда губернатора. Конечно, слабая надежда была на то, что и этот экипаж решил просто так нырнуть в аллею, проверить ее на людность. Но скорее, все-таки, за Иваном они сюда свернули… Но не бежать же в самом деле… Если побежишь — пиши пропало: обязательно станут тебя догонять, если даже изначально и не ты их интересовал.

До Сони (а теперь ему точно было видно, что это она сидит) оставалось совсем чуть-чуть. И это успокаивало. За ним ли едут менты, нет ли, но обрадовать девочку он успеет.

Иван чуть принял вправо, чтобы Соня не заметила его раньше времени, чтобы подойти к ней сзади.

Подходя, осторожно достал из пакета цветы.

Она уже готова была обернуться на его шаги, которые услышала за собой, когда он, протягивая вперед, к ней, руку с хризантемами позвал:

- Сонечка!

Она оглянулась. Увидела. Узнала. Улыбнулась. Потом испугалась, разглядывая иванову опухшую щеку… И вдруг… Просияла, разглядев цветы. И вскочила, и повернулась к нему всем телом, счастливо и сдержанно смеясь и плача.

А в глазах ее, широко распахнутых, отразились белые хризантемы и небо — почему-то голубое-голубое и чистое как в первый день творения.

Он всегда чувствовал, что с этим колодцем что-то не так. Когда он подходил к нему, чтобы набрать воды, по спине пробегал озноб, а воздух вокруг становился тягучим и приобретал запах болота. Но до сегодняшнего дня он еще ни разу не отважился заглянуть в гулкую, пропахшую сыростью бездну, в самом низу которой поблескивала зеркалом вода.

Когда он опасливо свесился над темным провалом, пытаясь хоть что-нибудь в нем разглядеть, сразу стало ясно, что колодец занервничал. Это было видно и по тому ледяному дыханию, которое вдруг овеяло его лицо, по недовольному то ли плеску то ли хлюпанью на самом его дне, по непривычно сильному ознобу, который холодной колючей струей пролился от затылка до самой поясницы и брызгами разлетелся по ногам.