Е. Бирман - Рассказы

Их соседи по улице, тоже репатрианты, учившиеся в другом, светском, ульпане сообщили, что у них организована субсидированная экскурсия в Иерусалим. Остались свободные места, стоимость билетов — сущие пустяки. Они согласились и передали деньги. Рано утром в день отъезда, приготовив бутерброды, они отправились к месту сбора. Но там обнаружилось, что мест в автобусе не хватает. Оставалось только забрать деньги у Брахи, учительницы, организовывавшей экскурсию. Борис был поражен, он не мог ни вспомнить, ни предположить «там» такого обращения и такой организации. Неужели, чтобы с гарантией заполнить автобус, они пригласили лишних пассажиров на случай, если кто-то не придет?

— Это свинство, — глядя прямо в глаза пораженной Брахе, сказал Борис, получая назад деньги.

Произошло недоразумение, успокаивали Бориса соседи, соблазнившие их на эту поездку: то ли пришел автобус с меньшим количеством мест, то ли ошиблись в подсчетах. Но Борис уже слышал в толпе отъезжающих, что, видимо, захотели поехать ученики их ульпана, ранее отказавшиеся от поездки. Браха, в общем-то — ничего, говорили им соседи. Но Борис был непреклонен: «Ваша Браха — свинья, так не поступают с людьми». Светлана была расстроена болезненной реакцией Бориса больше, чем сорвавшейся поездкой.

Через две недели такая же экскурсия в Иерусалим организовалась и в их ульпане. Они уже сидели в автобусе, когда к изумлению Бориса и Светланы и здесь оказались лишние пассажиры. Руководительница ульпана, Хая, повязанная, как обычно платком, в платье с рукавами чуть ниже локтей, что не помешало ей, приподняв рукав, нервно поскрести под мышкой, не отпускала наполненный автобус. В смущении ходила она вдоль прохода, о чем-то долго договаривалась с водителем, уходила в другой автобус, и наконец, довольная собой, сообщила, что едут все, и сошла со ступенек. Светлана погладила руку Бориса, ласково глянула ему в глаза. Ей было видно, что он доволен и простил Хае публичное почесывание под мышкой и уже не так злится на Браху. «Ради одного праведника…» — улыбаясь, сказал он жене.

Знакомство с Верой закончилось скандалом. Оказалось, что она ждала у себя Светлану тем вечером, который они провели у Шифры с Моткой. Светлана вернулась от Веры мрачная и молчаливая, неохотно отвечала на вопросы Бориса о деталях беседы, но ему удалось выудить, что в разговоре в адрес его жены было выговорено слово «неблагодарность». Борис взвился, он понимал, что сдержанность Светланы объясняется ее нежеланием отказаться от надежды, связанной с «Распутиным» и радарами, но снести оскорбление, нанесенное жене, он не мог. Несмотря на слабые возражения Светланы, отношения с Верой были прерваны. Спустя несколько недель Вера через Амоса и Эдву сделала попытку примирения. Борис, тщательно взвешивая каждое слово, ответил, что высказанные Верой его жене претензии слишком обидны и несправедливы, чтобы сделать такое примирение возможным. Тем не менее, чтобы не выглядеть в глазах Амоса и Эдвы упрямыми и непримиримыми, через некоторое время они, воспользовавшись в качестве предлога близящимся днем рождения Веры, по почте послали ей поздравительную открытку. Двумя днями позже Вера зашла к ним в гости. Никто не упомянул о размолвке. В ходе очень сдержанной беседы, продлившейся чуть больше получаса, Вера рассказала, что «Распутин» потерял свое место и теперь и сам ищет работу. Больше с Верой они не виделись.

В обрастающей подробностями лоцманской карте отношений Бориса и Светланы с уроженцами и старожилами страны, в разделе Шифры и Мотки, числился подводный камень, о котором следовало помнить, и который нужно было осторожно обходить. В Шифре и Мотке не было и в помине непредсказуемости Веры, они были разными, но одинаково ровными и неэкспансивными людьми. Мотка был проще, в общем разговоре он выстреливал фразами, насыщенными оптимизмом и довольством жизнью.

— Мы построили страну — куколку, — говорил он, — а в России даже жрать нечего.

Шифра, выдерживая приличную паузу после его высказываний, переводила разговор на другую тему. На вопрос о работе Мотки, опередив его, ответила сама: Мотка на пенсии после десятилетий службы в тель-авивском муниципалитете. По тону ее ответа Борис понял, что ему не стоит выяснять подробности. Здравый смысл и несомненно искреннее желание применить его с пользой для окружающих, спокойная энергичность невысокой и больше ширококостной, чем грузной или полной Шифры — были черты, обнаруживавшиеся при знакомстве с ней. Борису особенно импонировало ее очевидное ощущение недовольства собой оттого, что ей не удается сделать ничего существенного для их трудоустройства, из-за чего она еще больше старалась как наседка укрыть их крыльями от дурных мыслей о неопределенности их положения и неуверенности в будущем. (Сказанные одним из умников в ульпане слова, что жизни первого поколения эмигрантов неизбежно уходят в песок, произвели на Бориса тяжелое впечатление). Бегство в молодые годы из Польши от немцев, трудные семь лет в военной России, раннее замужество — оставили Шифру без образования, эта жизненная несправедливость как шлейф (какое неожиданно красивое слово для этого в иврите — «шоваль») тянулась за ней и была частью приданного, выделенного доставшейся ей эпохой. Насколько уязвима она была, несмотря на видимое ее удовлетворение своей жизнью, энергией, нашедшей положительное применение в движении вместе со страной (чувства, компенсировавшие ей удовольствие и удовлетворение от профессиональной деятельности), Борис почувствовал по тому, насколько возбужденной и взволнованной она выглядела, когда рассказала, что другая женщина-репатриантка, которой она тоже пыталась помогать, сделала вид, что не замечает ее и ускорила шаг, избегая встречи и разговора с ней. Порой, когда Борис и Светлана вечером приходят к ним в гости, Шифра и Мотка сидят на широкой веранде, положив ноги на табуретки. Они не меняют позу, пока их гости тоже усаживаются в белых пластмассовых креслах. У Амоса с Эдвой, правда, нет веранды при входе в дом, но трудно представить себе, чтобы они не встали навстречу пришедшим. Шифра и Мотка так искренни в своей симпатии к ним, что ни Борису, ни Светлане не приходит и в голову хотя бы мысленно упрекнуть их. Подумаешь, — этикет!