Рязанов Михайлович - Наказание свободой

— Мните и комкайте, как хочете, я через минуту сделаю её как новенькую.

Один наивный нашёлся. Он долго и старательно тёр листок меж ладоней.

— Эй, дорогой, не до дыр, — остудил его пыл Коля, получил клочок и направился не спеша к параше, бросив на ходу «спасибо».

Немало издёвок, далеко не безобидных для воровского авторитета, пришлось выслушать простаку, опрометчиво ввязавшемуся в Колин «фокус». А Интеллигент возвышался на параше во всём своём величии, как владыка на троне.

И я уверился, что мнимая интеллигентность Коли — маска в его личном спектакле. Он может легко сменить её, надеть другую. Если ему это покажется выгодным. Хорошо, что в моей, пока такой куцей жизни уже встретились настоящие интеллигентные люди, сравнивая с ними, я мог определить, кто же передо мной. И вот что удивительно: я лишь ступил в камеру, а у меня возникло смутное ощущение, вернее, я почувствовал на себе чей-то пристальный, цепкий взгляд. Именно такой взгляд был у Коли Интеллигента. И это ощущение, что тебя постоянно разглядывают, следят за каждым твоим движением, на блатном жаргоне — секут, не покидало меня до последней минуты пребывания в БУРе.

Эта минута наступила следующим утром: открылась дверь, и надзиратель произнёс:

— Заключённый Рязанов! С вещами на выход.

Я цапнул голубой чемодан и ринулся вон из вонючего каменного мешка, но в этот миг меня пронзило слово: «логика»!

И, поставив чемодан, я почти побежал к тому месту, где обитал Коля.

— Не забыл свою науку? — хитро улыбнулся Интеллигент. — На, получи. Не в замазке?

— Спасибо, — в замешательстве сказал я, бегом бросился к двери, где нетерпеливо бренчал ключами надзиратель. Подхватил чемодан, шагнул за порог и почувствовал огромное облегчение. Как будто скинул невидимые путы. И даже словно бы чему обрадовался. А ведь впереди меня ждала отнюдь не воля, а лагерь. Штрафной. Однако под опекой надзирателей, насколько это покажется невероятным и нелепым, я почувствовал себя не столь угнетённым. Исчезло ощущение пристального наблюдения за тобой, которое не оставляло меня ни на секунду в камере. Хотя, конечно же, и надзиратели с меня глаз не спускали — по обязанности. Но это было другое внимание. В нём отсутствовала опасность неожиданной расправы неизвестно за что. Просто они были надзиратели, а я — просто заключённый. Всё встало на свои привычные места.

Дальнейшие события, цепляясь одно за другое, позволили мне заглянуть в логику лишь недели через две. Я сразу обнаружил отсутствие одной половины форзаца. Вот почему знакомым показался мне листок в руках Интеллигента, предназначенный для «фокуса». Не трудно представить, что стало бы с книгой, забудь её в камере.

P.S. После семидесятого года, когда начались и в течение многих лет с завидной регулярностью продолжались всевозможные преследования за публикацию моей статьи «Почему погибла рабочая Евдокия Владимирова?», я с большим удивлением, проанализировав все события, пришёл к ошеломительному выводу: партийно-чиновничья система и «законы» преступного мира — аналогичны! Кто и у кого заимствовал? Ещё раз, взвесив все факты, неотвратимо пришёл к однозначному выводу: хотя они идентичны, как близнецы, но всё-таки компартия в своей практической деятельности заимствовала у преступного мира их «законы» и образ жизни «по понятиям».

В основе обеих систем лежала всепронизывающая ложь (в глобальном масштабе) и дичайшая всеохватывающая бесчеловечность. Но тогда мне ещё верилось, что в партийном госаппарате должны сохраниться здоровые силы. Где? Вероятно, в тех органах, которые охраняют эту систему и, главное — коммунистическую идеологию, ту, ленинскую, истинную. Но я ошибся в своих логических рассуждениях. И жестоко расплатился за свои заблуждения.