Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Я себя только в работе и чувствую человеком. Кто же, как не человек, может работу выполнить? Если она, конечно, нескотская, та работа. Да и скотскую, впрочем, тоже.

Этим летом я саман месил голыми ногами. Говорят, эту работу в деревне выполняют быки. Справедлива, значит, лагерная поговорка: один зека заменяет два быка.

— Земеля, привет. Давай-ка закурим.

— А, это ты, Земеля. Подымим.

Он отворил внутреннюю дверцу с рельефной пятиконечной звездой, помешал кочергой нежно-розовые угли на колошниках, защурил глаза от жара, не спеша затянулся и, откусив конец мундштука, передал мне папиросу. Хотя на дворе ещё октябрь, а холодрыга — настоящая зима. Снег ещё не выпал, только крупки намело ветрами, лежит тоненько на чугунной гулкой земле, уже схваченной морозцем, крепкой тоже, как металл. Конечно, она, родимая, не успела глубоко закаменеть. Ребята, что котлованы роют, лишь сверху крушат её клиньями, глубже — земелька родимая — тёплая, кирке и штыковой лопате податливая. Успевай на бровку выкидывать да в тачку да бегом по покатам наверх, к отвалу. Весёлая работа, потливая. И серьёзная. Со смачным матерком. Чтобы спорее шла. Очень даже хорошо и мне знакомая работа. Не понаслышке. Сколько кубиков этой родимой земельки разных твёрдости и вязкости категорий выбрал, срезал, отколупнул, выкинул, перекидал, отколол, поднял — гору громадную. Взобраться на неё — дом родной в Челябинске увидеть можно. Эх, дом…

Ну вот и дососал окурок. А Земеля затылком, что ли, видит:

— Старлей тебя вызывает.

Оглянулся — точно, над дверью матовая лампочка горит. Ё-моё, надо бежать!

Постучал для порядка в дверь костяшкой указательного пальца, заглянул:

— Можно, гражданин начальник?

Будто не слышит старший лейтенант. Не в силах от каких-то бумаг оторваться. Сверхважных. Прилип к ним прямо-таки. И не до меня ему. Зачем же тогда сигнальную лампочку включил?

Стою тихо, в золотые новенькие погоны уставился. Всё на нём — с иголочки, подогнано — тютелька в тютельку. И такой он весь красивый и вылизанный, что смахивает на манекен в витрине универмага Военторга в моём родном Челябинске. Похоже, старший лейтенант утром в баньке побывал. А у меня голова зудится. Эх, сейчас в парную бы, на полог горячий, с веничком…

Стою перед столом, переминаюсь осторожно с ноги на ногу. Опять пятки припекает. Левую — поболее. Что-то, видать, тогда в Челябинской тюрьме надзиратели повредили, когда после суда в рубашку смирительную заталкивали. А после к крюку на потолке подтягивали. И за что спрашивается? За то, что на суде от показаний своих вымученных боксёрами из уголовного розыска отказался. Настолько всем ясно стало, что костоломы большинство своих обвинений нам от фонаря приписали. Даже судья чуть было не вернул состряпанное кое-как дело на переследствие. Этого и ожидали, когда судьи на совещание удалились. Однако главный судья после перерыва очень сердитым вернулся и объявил мой отказ от подписи не заслуживающим внимания. Следователю поверил. И крутанули нам, хоть и не на всю катушку, но прилично. По указу от четвёртого шестого сорок седьмого. Да ещё постановили с троих поровну взыскать по девяносто семь рублей с копейками — за нанесённый государству ущерб. За коробку тех горчайших для нас сладостей. Я в число трёх попал, естественно. Но самое подлое по завершении суда случилось.

И вот болит с тех пор нога. Наишачишься за день, к вечеру ломит нестерпимо в голеностопном суставе и жжёт пятку. И сейчас эта боль грызла левую ступню. А старший лейтенант, он, конечно, о моих болях не догадывается, вовсе обо мне забыл. Меня уже и в сон клонить стало, как вдруг вскочит следователь! Я аж вздрогнул от неожиданности: не припадочный ли? Встречал я таких в тюряге и лагерях. И настоящих, и восьмерил. Которые кусочек мыла под язык подкладывают. Чтобы пена натурально изо рта шла. А старший лейтенант из-за стола вывернулся вмиг, вплотную приблизился ко мне и — сходу:

— Кто из строя выбежал? Фамилии? Клички?

Рехнулся он, что ли? И я растерялся:

— Никто… Я не видел…

— А кто видел? Быстро отвечайте!

— Не знаю… Никто.

— Никто? — переспросил следователь. — Никто не видел, как из строя выбежали заключённые? Все ослепли?

— Не знаю, гражданин начальник, — ответил я и подумал: «Чего я струхнул, глупый? Он меня на понт берёт. Ну и фокусник».

— Не было ничего этого, — уже другим, более твёрдым голосом произнёс я и окончательно пришёл в себя. — Разрешите, я сяду, гражданин начальник. А то нога болит.