Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Лагерь наш, поскольку он находился на отшибе, наверное в километре или более того от посёлка, освещался электродвижком. Но тока не хватало, и в юртах висели керосиновые лампы «летучая мышь». Не хватало не только электроэнергии. Почему-то молчало радио. Не снабжали нас газетами и журналами. Не было и библиотеки. Письма доходили до нас очень редко, от случая к случаю. А о посылках и заикаться было нечего. Их не на чем было привезти. Хотя всё остальное на чём-то доставляли. Поэтому зеки довольствовались подножным кормом и тем, что через вольняшек можно было приобрести в поселковом магазине. Перепадало зекам кое-что и от браконьеров. Но кому? Опять же блатным и их прожорливой, как саранча, своре.

Самым культурным развлечением зеков были самодеятельные концерты, в репертуаре которых преобладали тюремные, воровские романецы и лирические, в основном из кинофильмов, песни советских композиторов, об авторстве которых никто не догадывался, не вспоминал, да и не хотел знать. И пели, часто переиначивая и коверкая на свой лад и вкус. Иногда — до неузнаваемости. Но самым любимым и массовым среди развлечений оставалось, конечно же, домино. И, разумеется, карты.

Кормили нас скудно. Еды большинству не хватало. Особенно — хлеба. Тухлой кеты было зато более чем в достатке. Её нам выдавали не только в обед, но и на ужин. В знак протеста зеки взяли за правило во время разводов забрасывать тушки этой рыбы на крышу штабного барака. Вот вонища-то вокруг поднималась! Особенно в знойные дни. Правда, дневальный лопатой сгребал тухлятину наземь, полуразложившийся продукт зековского питания другие дневальные, согнанные на аврал, подбирали и складывали в бачки, после чего относили их на кухню и… Вечером, вернувшиеся из тайги, голодные, как стая молодых волков, зеки имели шанс поужинать густой — ложка стоит — рыбной баландой. Очень калорийной. Или выплеснуть её в предусмотрительно расставленные бачки для помоев.

Поговаривали, что содержимое этих бачков увозилось в одно из вохровских помещений, где музыкально хрюкали центнеровые кабанчики. Но я очень сомневаюсь в правдивости этих слухов. Едва ли свиньи стали б хряпать то, что не смогли проглотить зеки. Многие. А я всегда съедал свою порцию. Знал точно, что если не преодолею отвращения к подобным деликатесам, то не выдержу физически: работа изнурительно-тяжёлая — я попал на валку леса. Норма дневной выработки была несуразно велика. И чтобы хоть как-то выкрутиться и не попасть в «минусовики», так называли невыполняющих нормы, приходилось гнуться до ломоты и болей в пояснице, до дрожи в коленях от предельной усталости. Мышцы рук и ног болели постоянно — от перенапряжения. И едва ли не самым обидным казалось то, что часто, пусть и не особенно большая, пятая или десятая часть сделанного, выжатого тобой за десятичасовой рабочий день, отнималась и присваивалась блатными. Ни как не мог смириться с «законным» грабежом — ведь они даже не представляли, как пилу в руках держать. И, конечно же, сказать вслух об этой вопиющей несправедливости было смертельно опасно. Нет, возможность такая, разумеется, имелась — дерзай! Но что обычно следовало после выражения недовольства каким-нибудь полусумасшедшим храбрецом, читатель, надеюсь, легко догадается.

Блатные не терпели неповиновения и инакомыслия. Расправы их за подобные поступки я пока воздержусь описывать. Могу лишь совершенно правдиво утверждать, что после таких наведений порядка посмевшего выступить против урок увозили на телеге в головной лагерь — у нас не имелось своего морга. Если на теле убитого не обнаруживалось колотых или рубленых ран, расправа преподносилась как несчастный случай на делянке. По неосторожности пострадавшего. Лагерное начальство, надо полагаю, знало доподлинно, что происходило, но, видимо, не было заинтересовано в раскрытии правды. Иначе такие «плохие показатели» отразились бы на их благополучии. Кому хочется иметь неприятности, тем более — по службе. А нам, побывавшим в сучьем лагере, вообще опасно было рот разевать — блатные сразу объявили б выступившего врагом народа, сучьим потрохом, агентом неворовской масти. Подобное разоблачение грозило гибелью.

Итак, всё в лагере шло своим чередом по давно и прочно заведённым «порядкам», поддерживаемым дерзкой и жестокой рукой преступного мира: работяги гнулись на лесоповале, блатные сосали из них жизненые соки, играли в карты, развратничали, изнывая от скуки и обжираясь отнюдь не тухлой рыбой.