Рязанов Михайлович - Наказание свободой

В последние полмесяца Витька не попался мне на глаза — ни разу. Я предположил: не подзалетел ли он в ШИЗО? Или, что вовсе плохо, но весьма вероятно — в СИЗО? Вернее всего, Витька жировал где-то в зоне, в каком-нибудь подпольном казино, каждый раз рискуя быть пойманным с поличным за банком. Как в таких случаях поступал Моряк, мы видели своими глазами на стройплощадке. Но — никчёмно орудие воспитания под названием «страх». Орудие, на котором держалось всё и вся.

По-моему, советские тюрьма и концлагерь не воспитали, не сделали лучше ни одного своего узника. Поломали, исковеркали, довели до озверения, до гибели — очень многих. Не сочтёшь. В лучшем случае, сопротивляясь бесчеловечной системе советских тюрем и концлагерей, узнику удавалось остаться самим собой, сохранив то человечное и человеческое, что в нём уже возникло и развилось на воле.

Пагубность этой системы в том и состояла, что она стала глобальной, пропуская через себя миллионы, десятки миллионов граждан нашей страны, тюремизируя их сознание, пропитывая заразой уголовщины, превращая фактически страну в огромнейший концлагерь. Обычно с каждой судимостью попавший в лагерную трясину увязал всё глубже, а перешагнув однажды критическую черту, становился пленником системы навсегда. Вся карательная система, в чём я убедился позднее, вплоть до сегодняшнего дня, считает: если в её путы, капканы, широко открытые двери тюрем и ворота концлагерей кто-то залетит хоть раз, даже за испуг воробья, всё — это их кадр. Совсем недавно партийно-советские органы, когда я им изрядно надоел своими выступлениями в прессе и «склоками», пытаясь добиться правды и выполнения закона в милиции и в партийных органах, то неоднократно слышал:

— Ты — суждённый?

Это было клеймо, словно, выжженное на моём лбу, хотя и судимость уже давно погашена и упрекнуть никто не имел права. Но они, творцы репрессий, продолжают считать меня своим кадром, которого, если кому понадобится, можно водворить на место, всегда готовое для меня, — пока жив. За что такая «честь»? Да за то, что однажды попал в их сети. Более бесчеловечную логику действий трудно придумать. Карателям, этому чудовищному Молоху, нужны постоянно поступающие в его смертельную раззявленную пасть кадры новых зеков, возле которых уже несколько поколений кормится несметная рать вертухаев. Им безразлично — виновный ты или безвинный — Молох требует жертв.

Единственную положительную (если это слово здесь вообще уместно) функцию сей страшной системы я усматриваю в том, что она, как гигантский нарыв, сдерживает в своём пузыре гной, которому не дай бог вылиться внутрь нашего общественного организма.

Вся жизнь его прошла на наших глазах. А смерть так и осталась окутанной тайной. Почти легендарной. Такова судьба контрабандиста. А он стал таковым. Хотя и не по собственному желанию.

Мыши в нашей юрте водились. Как, впрочем, и в других. И даже — крысы. Наибольший вред они наносили блатным. Потому что именно у них и их прихлебателей, да у лагерной придурни, водились продукты питания про запас, на которые ловкие и не менее наглые, чем сами блатные, грызуны постоянно покушались. И почти всегда — успешно. Не помогали разные хитроумные ловушки и бдительность дневальных. Даже специально утверждённая блатарями должность крысолова, на которую назначались самые шустрые из вороватого и подающего надежды молодняка, не принесла ощутимых перемен в лучшую сторону. Хотя иногда им удавалось изловить живьём или прибить мышь либо крысу. Чаще — мышей. Они — поглупее.