Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Некоторые из этапников завозились, заметались. Раздались выкрики:

— Начальник! Мать твою размать! Куда нас привезли, мусора?! На мясо?

— Не пойдём в сучью зону! Увози назад!

И — ругательства. Кроют, на чём свет стоит. И в адрес конвоиров клокочет самый изощрённый мат — будто они во всем виноваты. Обливают словесными помоями и тех, кто в зоне. Те тоже в замазке [250]не желают оставаться. Приглашают:

— Канайте к нам, падлы! Мы из жуликов будем делать жмуриков.

— На запчасти вас разберём — ни один хирург не сошьёт!

В этапе — паника. Блатари со всех сторон сползаются, как змеи осенью, — в один клубок. И мужиков за собой тащат. А прихвостни сами поближе жмутся к своим господам.

— Нацяльник! Падло! Мы тебе цицяс устлоим заяцью молду, — грозит Витёк, пахан.

Но начальство не появляется. Наоборот, отворяются ворота под облезлой кровавой звездой, и там, в зоне, видно, как уже выстроились шеренги обитателей страшного, по слухам сучьего, лагеря. Молча стоят. Ждут.

Блатные занервничали сильнее. Мужиков запугивают.

— Кто в зону пойдёт к сукам, на пелесылке своими потлохами ответит, — предупреждает Витёк, гримасничая.

Когда работяги рядом, блатные себя более уверенно чувствуют — есть кем прикрыться, кого подставить, на кого опереться. Но мужики встают один за другим и отзываются на свои фамилии, на ходу читая «молитву»: имя-отчество, год рождения, число и месяц, статья, срок, и шагают к воротам, под облезлую звезду.

«Выходит, — размышляю я, — есть и такие, кто не хочет в одной упряжке с блатными оставаться, не я один их раскусил».

— Ну, гады, попадёте ещё к нам, мы вас в очко выебем! — шипит зловеще кто-то из блатных.

Вот вызвали и пахана. Он поднялся, засучил рукав, чиркнул по локтевому сгибу, после — по другому. На головы и плечи рядом сидящих, в дорожную пыль, куда недавно оправлялись по малой нужде, брызнули тугие струи крови.

— Нате, пейте воловскую кловь! — театрально орёт Тля-Тля.

Артист! Такой спектакль устроил — с кровопусканием. Пока своей — слава богу.

Остальные блатные, и особенно их прихлебатели, дружно взвыли и тычками заставляют мужиков им подвывать. Действуют, как по сценарию, заранее вызубренному.

Ещё один «честняга» продолжил действо: выплюнул спрятанную за щекой «мойку» и распорол себе живот. Деловито. И тоже у всех на глазах. Показуха! И тут поднялся невообразимый гвалт. На лагерном жаргоне — «шумок». Охранники вскинули винтовки к плечу, нацелились на нас. Ощущение не из приятных, когда в тебя целятся. И лишь тогда появилось лагерное начальство. Блатные вступили в переговоры с самим начальником лагеря — хозяином. Витёк, размахивая окровавленными руками, ораторствовал:

— Как вам, мусолам, велить? Обессяли — в холосый лагель, а пливезли — к сукам. На мясо нас xoцeтe плопустить? Давай сюда плокулола. Или мы все сицас себе киски выпустим.

До прокурора, однако, дело не дошло. Так же, как до массового кишковыпускания. Начальник лагеря пообещал тех, кто отказался войти в зону, отправить в другую, воровскую. На том урки с начальством и поладили. И лишь тогда блатные подпустили врача к истекавшему кровью камикадзе, которому тут же, смазав рану йодом, лагерный эскулап заправил внутренности, поставил скобки и наложил повязку. Рядом с видом победителя-героя дожидался очереди перерезавший себе вены Тля-Тля.

Блатные пытались, угрожая изуверскими карами, удержать возле себя работяг, не отпустить их на вражескую территорию. Но мало кто поддавался угрозам. Причём наступило даже веселье, когда на вопросы принимавших о профессии многие, как сговорившись, отвечали: хлебопёки, повара, хлеборезы, портные, сапожники, инженеры. Послушаешь — все классные специалисты. А на вывески глянешь — пробу ставить негде.

Объявились и хохмачи: «я — музыкант».

— На чём играешь, на каком инструменте?

— На дудке-чмэкалке. Могу и на волосянке.

— Садись!

Этап покатился со смеху, когда один из надзирательской свиты дотошно стал допытываться у самозваного музыканта:

— А где инструмент?

Наглый зек не заставил себя упрашивать:

— Вот струмент…

Расстегнул ширинку и предъявил инструмент внушительного размера.

Меня удивил не цинизм одичавшего в тюрьме зека, а то, что ещё алели в пыли нерастоптанные сгустки крови.

Наконец, назвали и мою фамилию. Я встал и пошёл. Вдогонку мне, шипя, ползли обещания самых разных средневековых забав инквизиторов. Явственно расслышал я и посулу Витьки: