Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- И как это понимать, ваше благородие?

Мое благородие стояло у открытого окна. Под окном на площади сиротливо мокли Пугачев со своим Щепетильным товарищем. Между ними болталась приподнятая вручную и потемневшая от влаги широкая брезентовая растяжка с двустишием, выписанным белыми буквами: «Верните народу его природу, долой химические отходы!». Но смотрел я отнюдь не на малярный призыв зеленых протестантов.

Я смотрел, как четверо муниципальных спасателей выкорчевывают на площади Позорный столб, уже лишившийся тележного колеса. На колесе, вознесенном как бы на плечи атлантов, балансировал всклокоченный Семечкин. Среди группы колесной поддержки узнал я и настырного мужичка с подвязанной челюстью, и Нерва, окрещенного разбавленным пивом, и Болконского, и кариатиду в меховом беретике. А Семечкин балансировал оттого, что граф заметно филонил, норовя присесть и тем переложить груз на плечо кариатиды ростом не более двух аршин. Семечкина окружали возбужденные апологеты, раздвинутые отчасти блошиными торговцами. Семечкин истерично проповедовал библейскими кусками, щедро вкрапливая в них злободневный материал. Николаевская орда чревоугодников сей раз вооружилась трубами диаметром в 3-4 сантиметра, сплющенными и заточенными на окончаниях. Почти всякую тираду своего духовного наставника местные санкюлоты встречали ревом и потрясением водопроводного оружия.

- Миряне! - поддавал жару Семечкин, могший с равным успехом называть рвущихся в бой «мирян» воителями. - За тем ли мы влачим слово правды, чтобы нас унижали епископы, обложившие слово правды?

- Не за тем! - ревела толпа санкюлотов.

- И сказано в Книге пророка Исайи: Как сделался блудницей вавилонской храм, исполненный правосудия? Правда обитала внутри него, а теперь - убийцы! Серебро его стало медью, пиво его дождем испорчено! Бургомистры его наглые законопреступники и сообщники блатных!

Пророк Исайя, конечно, понятия не имел о блуднице вавилонской. Исайя пророчествовал, когда ясновидец Иоанн Богослов еще на свет не родился. Тем паче, когда сей апостол, к старости ослабевший зрением, ни строчки еще не диктовал из книги «Апокалипсис» верному слуге своему Григорию. Зато как узрел Иоанн Богослов «жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами», как записалась такая «жена» в святую книгу, тогда спору нет. Загуляла блудница, становясь то градом Иерусалим на семи холмах, то Римом, воздвигнутым на той же холмистой семерке, то Москвою, столицей большевизма, где вместо холмов семь высотных зданий воздвиглись. Кроме прочего, «сидящая на водах многих», блудница, естественно, впадала и в религиозные течения. Причем, она впадала столь многоводно, что и доныне продолжает впадать. Реформаторы именовали ею католиков. Мормоны, соответственно, реформаторов. Ну, а Свидетели Иеговы всех вообще помимо себя. Воплощалась блудница и в отдельных персонажей. Причем обеих полов. Воплощалась она и в женщин легкого поведения от Мессалины до Екатерины, и в мужчин тяжелого поведения от Мартина Лютера до патриарха Никона, и, вероятно, каким-либо частным образом, запускалась она в господ совсем уже пустяшных, более известных истории под именем «стрелочников». Запустилась гулящая блудница и в меня точно камень, брошенный оратором из мести за пивную речку, разбавленную половодьем.

- Даже епископ Мартин отдал свою половину голым товарищам! - Семечкин, рискуя брякнуться с колесной трибуны, вытянулся вместе с рукой, нацеленной в сторону магистрата. - И теперь я спрашиваю: где наши полбанки?

Я прикрыл окно и обернулся к полицмейстеру.

- Понимайте это как политическую реформу.

- Экономическая будет? - проявила Виктория сдержанный интерес.

- Всякая будет.

- Разрешите такое заглавие, ваше преосвященство, - робко испросил периодический редактор. - «Новая метла метет по-новому».

- Лучше веник. Метла женского рода.

- Как насчет амнистии? - подал с кушетки голос Могила. - Эта сука Дмитрий Кондратьевич нынче утром Перца в цугундер закрыл. Если он Перца к обеду не откроет, я ему глаз отверткой выну.

Словарь, как будто бы дремавший, заиграл желваками:

- Через голову командования лезете, старший офицер?

- Клал я на твою голову, - альбинос мгновенно занял положение «сидя». - А ты, ваше преподобие, распорядись насчет индульгенции. А с тобой, Митенька, мы еще потолкуем.

- Потолкуем, - кивнул полицмейстер. - Еще и с тобой мы потолкуем, дружок.