Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- Мы все нелегалы. По краю ходим тройками, - издалека и пространно пустился объяснять Щекотливый лидер не столько мне, сколько притихшим активистам сопротивления. - Что Пугачеву доверено печатать листовки, согласно правилам конспирации, знала исключительно моя тройка: Свеча, товарищ Ястреб, и ваш покорный слуга. Товарищ ястреб вне критики. Она прямо сейчас рискует собой на пользу движению. Так мы выявили в наших рядах провокатора, товарищи.

Порой меня пленит бесконтрольный приступ ярости. С детства. С убитого котенка. И с этим уже ничего не поделать. Как-то в «Маяке», пионерском лагере строгого режима я ударил в лоб настольной ракеткой белобрысого отрока лишь за то, что промахнулся шариком по чужой территории. А отрок мимо пробегал и чуть не задел мою распущенную рубаху. Когда скорость поступков быстрее скорости света, то и в зрелых годах невозможно их контролировать, и вообще как-то осмыслить. Отрок вызвал меня на дуэль. Дуэль должна была состояться именно в час, отчего-то названный «тихим». Секунданты мои, обучавшие меню курению, анатомии женского тела и прочим дисциплинам взрослой жизни, были физически развитые и опытные уличные бретеры, старше меня на пару лет. У противной стороны секундантов не было вовсе. Поединок начался с того, что мы с отроком долго и бестолково лягались ногами, а закончился быстрым свирепым избиением отрока старшими бретерами. Дети очень жестоки. Это общеизвестно. И порой я спрашиваю себя: а чьи они дети, вообще? Мои приступы ярости после сорока прожитых лет переметнулись на мир предметов. Подвижная дверца одежного шкафа, прищемившая мне палец в собственной квартире, может подтвердить. Сахарница может подтвердить, которая плохо подала мне сахар. Многая утварь может из той, что покалечилась, но выжила. И вот я снова впал в детство. Удар, нанесенный мною кулаком в лицо лидеру подполья Щекотливому, сокрушил его нос и губы. Из носа его выбежали две красные дорожки, изо рта брызнула кровь. Идейный палач Владимира слетел с табурета на пол, и свернулся личинкой.

- Как это произошло? - все еще дергаясь, но в целом спокойно допросил я Пугачева. - Вы были в бараке на момент стихийного бедствия. Ложь порабощает, Виктор Сергеевич. А я не поверю, что Володя сам удавился. И не поверю, что этот козел с простуженными гландами мог физически Свечу погасить.

- Он меня заставил, - Пугачев ткнул пальцем в направлении сокрушенного лидера зеленых. - Сказал, что вернет обратно в острог. Дал снотворное. Грешен я перед Володей. Струсил. Век себе не прощу.

Щекотливый лидер привстал на четвереньки, сдавши задом к плите, и напрасно. Не знаю, когда Володя успел моей послушнице внушить столько симпатии, но, видать, успел. Последствия ударной серии, проведенной Вьюном, оказались не столь броскими, как те, что после меня остались, но более эффективными. Зеленый душитель уполз куда-то в кругосветное путешествие по камбузу. А мне опять захотелось дико надраться. Обувные шаги со стороны коридора перебили мое искушение. На пороге умолкнувшего камбуза возникла Вика-Смерть. Прямо за ней маячил сконфуженный пуховик.

- Они отзыв знают, - поспешил через дамское плечо оправдать сутулый мужчина грубое нарушение инструкции.

- Знаю, что знают, - я кивнул послушнице, и та отрезала Гусевой путь к отступлению. - Осталось узнать, откуда.

- Мы ей доверяем, - успокоил меня подпольщик с вихрами. - Она есть контрразведка нашей партии. И она же еще кое-кто является. Южные готы ее признают. Хоть с отбросами трудно иметь.

- Товарищ Ястреб? - догадался я со свойственным похмельной моей тупости опозданием. - Внедренный агент сопротивления? Почему я не удивлен?

- Партийная кличка, - подтвердил вихрастый озеленитель, принявши на себя тяжкое бремя лидерства. Я более внимательно присмотрелся к нему. Открытое лицо. Веснушки. Часто моргает. Улыбается искренне. «Самооценки нет», - таков был мой незатейливый диагноз.

- Вас как звать?

- Крючков.

- А зовут?

- Никифор.

- Так вот что, уважаемый товарищ Никифор. Напрасно вы путаете доверие с доверчивостью.

- Это внутрипартийное дело, епископ, - забубнил, выползая из-под разделочного стола Щекотливый. - Но мы вам доверяем, епископ. Я лично с ней вступал в контакты на явочной квартире сочувствующего нам товарища Пугачева.

- Он еще здесь? - откликнулся я по заявкам слушателей.

Пугачев, точно подранок, взлетел с фанерного ящика и загнал его ботинками в калошах обратно под стол с усердием и тщательностью, свойственной разве что работникам культуры средних звеньев.