Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

«Правду говорить легко и приятно», - утвердила как жизненный принцип моя жена Юленька Белявская. Согласен. С уточнением. Легко и приятно говорить правду о других. О себе неприятно. И тяжело. Если в списке ваших пороков нет того, что проявляется в публичном обнажении интимных частей своего тела с целью самовозбуждения. И я определенно не оценщик чужой низости. Я со школьной скамьи сторонился людей с оценками. В начальной школе 2-го военного городка, где меня приняли в октябрята, мы еще сидели на скамьях. Детская политическая партия «Октябрята» произошла от Октябрьского мятежа, совершенного экстремистами, называвшими себя для конспирации «товарищи». В реальности они сплошь были соперники, и довольно скоро перебили друг друга. «Друг друга» опять же для конспирации. Сами понимаете: друг друга не перебивает, пока не выслушает. Общий вопрос моих критиков: «А для чего, товарищ писатель, все эти затасканные факты?». Частный ответ: «А для того, господа критики мои, что роман этот написан для старшеклассников и студентов. По сути, это роман ужасов, изложенный в духе автобиографического реализма. А ужасы, как известно, молодежный жанр. И кто-то из юных читателей может не знать упомянутых здесь и далее фактов нашего с вами прошлого». Гипотетический вопрос моих доброжелателей из отряда сверстников: «На кой хрен еще одну антиутопию сверстал, мракобес ты вшивый?». Практический ответ: «Посмотрите на себя, отцы-доброжелатели. Это не утопия и не «анти». Это место, где мы живем, и какое оставляем нашим детям в наследство, чтоб мы им подавились. Почему так? Потому как заметила Вика-Смерть: «Однова живем!». И вам, господа моего поколения, читать этот роман я категорически не советую. Читать правду о себе неприятно. И тяжело.

Славик, Славчик, Славун, Владислав, так его назвали разные обитатели.

Для меня он был Словарем, и останется им. За любовь угаданными словами бумажные квадраты заполнять. И за то, что имел он уйму баб. И высшее государственное образование. Это подтверждала картонная обложка от книги под названием «Диплом». Страниц у нее внутри не было. Потому, содержание книги я пересказать не могу. Здесь другое важно. Я иногда знал кое-кого из людей образованных, что называется, с техническим наклонением. Потом еще слышал о людях, образованных с разных сторон. И только Словарь исключал даже попытку достигнуть уровня Словаря. Ибо само понятие «высшее» содержит превосходную степень и единственное число. Допустим, высшая государственная должность. Президент Герцеговины. Так и высшее образование. То есть, дальше сунуться уже некуда. Образовался мужчина. Внешностью Словаря, согласно расценкам женщин среднего поведения, Бог тоже не обидел. Хотя мне слабо верится, что Создатель такого сложного устройства как вселенная и такой элементарной мелочи как частица какому-нибудь бабнику вплотную рыло кроит. Но это историческое отступление. Как из Москвы русской армии, чтобы уберечься для последующего освобождения города Лейпциг. Отступление, но не бегство, ибо внешние данные Словаря я так же сохранил во всей подробности: узкое лицо, тонкий нос, подбородок не помню, и сорок второй с половиной размер подошвы. Еще Словарь аккомпанировал на гитаре и пел про Беловежскую пущу. Когда пел, слегка прищуривался. Биография Словаря, начиненная взлетами и падениями, была в каком-то смысле примерной. Много в ней имелось пробелов и купюр. Но за отдельные факты я ручаюсь. За факт, что Словарь отдал часть юных лет своих тройному прыжку. Страна победившего собственный народ социализма прыжки на широкую ногу поставила. Прыгуны «перекатом» или «ножницами» укрепляли ее престиж в международной политике. Тройные прыгуны тоже были на хорошем счету. Но заметных высот в намеченной области Словарь не достиг. Хотя районные соревнования выигрывал.

- Толчок у меня слабый, - сознался он мне как-то за дюжиной пива. - Икроножная мышца подорвана. Я ведь с чердака начинал.

Школу Словарь окончил с отличием сразу по двум дисциплинам: физкультуре и спорту. Подобные успехи открывали Словарю массу возможностей получить сантехническую должность в провинции. Однако его максимализм требовал большего. «Москва стоит массы», - сказал он себе твердо. Но прямая дорогу в столицу была для него еще закрыта, а путь окольный был не близким.