Лорен Вайсбергер - Дьявол носит «Прада»

Я медленно разделась, стараясь не расплескать впечатления сегодняшнего вечера, снова и снова вспоминая, как Кристиан вел меня из комнаты в комнату, туда, где были музыка и танцы, как он смотрел на меня и как Миранда едва заметно кивнула, когда я сказала ей, чем именно я хотела бы заниматься. Чудесная ночь, одна из лучших за всю мою жизнь. На часах было уже половина четвертого, значит, половина десятого по нью-йоркскому времени — самое время застать Лили, пока она не ушла ужинать. Экранчик мобильника мигал, показывая, что мне оставлено сообщение, и, хотя в этом было мало удовольствия, я бодро вытянула из бювара листок почтовой бумаги «Ритца» и приготовилась записывать. Пусть мне предстоит прослушать кучу занудных требований от зануд всех мастей — это моя ночь, и ничто не в силах нарушить очарование этой сказки.

Первые три сообщения были от мсье Рено и его помощников, они подтверждали назначенные на завтра встречи, и ни один из них не забыл пожелать мне спокойной ночи. Они видели во мне человека, а не секретаршу Миранды Пристли, и я была им за это благодарна. Между третьим и четвертым сообщениями я поймала себя на том, что хочу и одновременно не хочу, чтобы какое-то из них оказалось от Алекса, — ну и, как и следовало ожидать, обрадовалась и занервничала, когда четвертое оказалось-таки от него.

«Привет, Энди, это я, Алекс. Послушай, я не хочу загружать тебя проблемами, наверняка ты очень занята, но мне надо с тобой поговорить. Перезвони мне, пожалуйста, как только получишь это сообщение. Если будет поздно, все равно позвони, ладно? Э-э… ну ладно. Пока».

Было так странно, что он не сказал, что любит меня, скучает по мне, ждет не дождется моего возвращения, но, наверное, когда люди берут тайм-аут, говорить такие вещи друг другу не принято. Я стерла эту запись и решила — а точнее, предпочла думать, — что, судя по голосу, ничего срочного нет и ответный звонок подождет до завтра: просто-напросто после такой чудесной ночи мне не хотелось затевать долгий, утомительный разговор о «наших отношениях».

Последнее сообщение оказалось от мамы и тоже было каким-то невразумительным и двусмысленным.

«Здравствуй, солнышко, это мама. У нас сейчас восемь, а сколько у тебя, я уж не знаю. Послушай, это не срочно — у нас все в порядке, — но хорошо бы, если бы ты перезвонила мне, когда это получишь. Мы с папой спать пока не ложимся, ты в общем-то можешь позвонить когда захочешь, но лучше сегодня вечером, чем завтра. Мы с папой надеемся, что у тебя все хорошо. Потом поговорим. Пока, моя хорошая!»

Странно. Сначала Алекс, а теперь вот и мама позвонили мне в Париж, хотя я им еще не звонила, и оба попросили связаться с ними сразу же, как только я получу их сообщение. Зная, что мои родители считают себя полуночниками, если им удается досидеть до шоу Леттермана, я не сомневалась, что что-то случилось. В то же самое время ни у кого в голосе не было особенной настойчивости. Я, пожалуй, лучше приму ванну и как следует подготовлюсь для ответного звонка: ночь была слишком хороша, чтобы портить ее маминым суетливым беспокойством или разговорами с Алексом на тему «что с нами происходит».

Ванна как раз была такая горячая и приятная, какой должна быть ванна номера, смежного с номером Коко Шанель в отеле «Ритц»; еще несколько минут ушло на то, чтобы намазать все тело увлажняющим кремом. Наконец, закутавшись в великолепный махровый халат, каких я прежде никогда не видела, я уселась звонить. Автоматически первым я набрала номер моих родителей и, пожалуй, совершила ошибку: уже по маминому «алло» можно было вообразить бог знает что.

— Привет, это я. Все в порядке? Я собиралась позвонить завтра, но раз тут какая-то спешка… Послушай-ка, я тебе сейчас расскажу, какой у меня был вечер! — Я заранее знала, что опущу все связанные с Кристианом романтические подробности (родители были не в курсе того, что происходит между мной и Алексом), но не сомневалась, что они будут очень рады услышать, что Миранда не возражает, чтобы я перешла в «Нью-Йоркер».

— Солнышко, мне бы не хотелось добавлять тебе забот, но кое-что случилось. Нам сегодня позвонили из больницы «Ленокс-Хилл», это на Семьдесят седьмой улице. Мне кажется… то есть вроде бы… с Лили случилось несчастье.

И хотя этот затасканный оборот давно уже утратил всякую эмоциональность, у меня замерло сердце.

— Что? О чем ты говоришь? Какое еще несчастье?

Но она уже превратилась в мамочку, заботящуюся прежде всего о своем ребенке, и всячески старалась сохранять спокойствие в голосе и благоразумие в словах — похоже, это папа убедил ее проецировать на меня самообладание и уверенность.