Грейс Пейли - Мечты на мертвом языке

— Джун Браун? — спросила Фейт. — Вы о моей подруге Джун Браун? С Брайтон-Бич-авеню? Вы про этих Браунов?

— Разумеется, только там все не так плохо, — сказала миссис Дарвин, потихоньку воодушевляясь. — Муж Джун — авиаинженер. Очень серьезный парень. Папа его до сих пор терпеть не может. Он в своей компании был на самой верхушке. Они купили дом в Хантингтон-Харбор, с катером, гаражом, гаражом для катера. Выглядела она потрясающе. Трое сыновей. Все умницы. Муж играл в гольф с вице-президентом, гоем. Будущее — лучше и пожелать нельзя. Она буквально все успевала. И вот однажды утром просыпаются… Кругом мрак. Кто-то что-то сказал — про то, про се. (Я говорила, что он был на самом верху, где все деньги?) Через сорок восемь часов он в черном списке. Прощай, Хантингтон-Харбор. Теперь все они живут с Браунами в четырех комнатах. Стариков жалко.

— Какой ужас, мама! — воскликнула Фейт. — У всей страны что-нибудь да плохо.

— И все же, Фейт, времена меняются. Это необычная страна. Можешь пять раз объехать весь земной шар, второй такой не найдешь. То она на подъеме, то на спаде. Так странно.

— Ну, мам, что еще? — спросила Фейт. История Джун Браун ее нисколько не огорчила. Что Джун Браун знает про боль? Погружаешься в морскую пучину, так будь готова пойти ко дну. Фейт была уверена, что Джун Браун и ее муж, как там его, запустили руку в карман американской авиапромышленности, нахватали всяких подачек, ну им и перекрыли кислород — ей-то что.

— Так что еще, мама? Как насчет Аниты Франклин? С ней что? Б-же мой, она в школе была такая бойкая. По ней все старшеклассники с ума сходили. Грудастая такая. Помнишь ее, у нее еще месячные пришли, когда ей и десяти лет не было? Ты хорошо знала ее мать. Вы с ней вечно что-то вместе затевали, с миссис Франклин. Мама!

— Ты точно хочешь про это знать? Тебе плохо не станет? — Она уже вошла во вкус, но эту историю ей особо не хотелось рассказывать. Впрочем, Фейт она предупредила. — Ну ладно. Так вот, Анита Франклин. Анита Франклин тоже ни о чем не догадывалась. Помнишь, она вышла замуж, задолго до того, как поженились вы с Рикардо, за красавчика из Гарварда? Гитл, вы и представить не можете, какие на нее возлагали надежды мать с отцом! Артур Маццано, из сефардов. Жили они в Бостоне, общались с умнейшими людьми. Преподаватели, врачи — самые сливки. Ученые-историки, американские интеллектуалы. Ой, Фейти, дорогая… Они меня несколько раз приглашали. На Рождество, на Пасху. Я видела их деток. Все такие светленькие — ты, Фейт, была такой же. У него было чуть ли не две докторские степени — в разных областях. Если у кого были вопросы — из любой области — обращались к Артуру. Ребенок у них пошел в восемь месяцев. Я своими глазами видела. Он писал статьи в еврейские журналы, о которых вы, Гитл, даже не слыхивали. И вот однажды Анита узнает из самых надежных источников, что он путается с первокурсницами. С несовершеннолетними. Все вмиг попало в газеты, дошло до суда, говорили кто что — кто да, кто нет, мол, он только флиртовал — ну, как мужчины флиртуют с молоденькими девушками. Но оказалось, что одна из этих дурочек забеременела.

— Ох уж эти испанцы! — задумчиво сказала миссис Гегель-Штейн. — Не любят они своих жен как следует. Женятся, только если выгодно.

Фейт опустила голову — ей было жалко Аниту Франклин, из которой в неполных десять лет хлынула кровь, что вселило надежду в озабоченные головы девочек из пятого и шестого классов. Анита Франклин, мысленно произнесла она, думаешь, ты справишься с этим в одиночку? Как ты спишь по ночам, Анита Франклин, самая сексуальная девочка средней школы Нью-Утрехта? Каково тебе теперь, когда тебя уже не ласкает сефард Артур Маццано, блестящий ученый и преподаватель? Теперь на тебя навалилось время, а не светловолосый красавец Артур, и его трепетные бойскаутские пальцы больше тебя не ласкают.

В этот самый миг мрачная тень Рикардо зависла над ней, ткнула ее пальцем в левый глаз, и всему миру открылось, сколь хрупка ее броня. У нее на щеках можно было хоть рис выращивать — слезы, которые она сдерживала столько часов, брызнули из глаз и полились потоками. Фейт, склонив голову, рыдала о себе и об Аните Франклин.

— Уже уходишь, Фейт? — спросил отец. Он сунул свою такую родную птичью голову в залитую солнечным светом комнату, посмотрел на дочь бледными выпученными глазами. Красавцем его никак не назовешь. Он урод. Фейт не раз благодарила бога эмбрионов и богиню генов, а также всех повелителей нуклеиновой кислоты, что из троих детей ни один на него не похож, даже Чарльз, для которого это было бы без разницы, потому что при таком росте лицо уже не так важно. В них во всех есть что-то тевтонское — как в бабушке, которая считает себя немкой: они светловолосые, с правильными чертами, и у Чарльза внушительный подбородок. Из-за этого подбородка все ждут от Чарльза решительных шагов, и он их предпринимает — умело ставит диагноз, находит единственно верное лечение, за которым следует скорейшее выздоровление. Даже его опытнейшие коллеги часто отправляют своих жен с проблемами ниже живота к Чарльзу. Он прославится еще при жизни. Мистер Дарвин надеется, что он прославится скоро, потому что в этой семье долго не живут.