Мария Свешникова - Fuck’ты

Не решаясь дотронуться друг до друга, мы поднялись к двери подъезда.

Алек, улыбнувшись, спросил:

— А где Ира?

— Ездит на том самом Rav 4.

— Как сильно все перетасовалось за год.

А мы все так же просто перебираем плоскость под натиском куда-то топающих трамваев, заходим в лифт и представляем, как небольшая компания выдыхает никотин белесыми дуновениями этажом выше.

Он понятия не имел о женщинах, я не разбиралась в мужчинах, но друг друга мы начали узнавать. Швабры менялись, одни факты трансформировались в другие, порождая новые противоречивые домыслы.

Да, мы не знаем, что будет завтра, выберут ли Ходорковского в депутаты, на что я буду надеяться, опуская бюллетень в ящик с половой створкой, какое стихийное бедствие упадет на штат Техас, кому из моих друзей достанется Нобелевская премия, мальчик или девочка родится у Линды, моей любимой пергидрольной швабры, и чем закончится наша с Романовичем история.

Его знакомая привычка прилеплять жвачку на край чашки, запах Armani, звук наливающейся воды в ванной, его отросшие волосы, его манеры — все было на своих местах. Это и есть смысл — миллион секунд гармонии с собой. Каждый из нас был поистине свободен. Ведь кто, кроме нас знает, что свобода — это когда ты лежишь в наручниках, не думая о том, где же припрятан ключ.

— Глупость скажу — но… — как же страшно говорить это в первый раз.

— Я слушаю, — Алек улыбнулся и пристегнул меня к батарее.

— Я… — вроде поздно давать задний ход.

Мускулистая девушка выжидательно посматривала, знаками показывая «Давай, давай, не будь трусихой, перебори последний страх».

Романович, находясь в одном дыхании от меня, неустанно ждал…

— Тебя…

— Не трудись, я понял. Я тебя тоже семь! — он расплылся в улыбке, я ногами обхватила его бедра, стыковка произошла.

Девушка в дверях устало вздохнула, помахала рукой и захлопнула дверь.

— Сквозняк, — подумал мой карликовый пинчер, забравшись на диван.

Один мудрый старик, почесывая длинную седую бородку, в красном кабриолете за пределами бытия нажал на газ. Коробка передачи фактов работала отлично — он качнул головой и почти невидимо поднял уголки губ.

— Вот теперь все идет своим чередом.

— Ты уверен. Не рано ли мы их оставляем? — спросила подсевшая на светофоре мускулистая подруга. Она распустила волосы и улыбнулась, глядя на желтый рассвет.

— Отныне пусть сами управляют fuck’тами своей биографии.

Он переключил уверенными пальцами радиоволну: Wind of change. Наши же перемены и перестановки фактов глобально прекратились.

Мы пересели с автомата на механику и действительно сознательно парковались, оставаясь предаваться снам на знакомых подушках, переключали на «драйв» и шли только вперед, иногда притормаживая, чтобы улыбнуться рядом стоящим. Нас выпустили на автобан. Отныне мы именуемы поколением, первым поколением третьего тысячелетия.

Старик приоткрыл пассажирскую дверь, ухаживая за мускулистой подругой, она приняла его руку и уже на ухо шепнула:

— Вот видишь, обвала рубля так и не случилось, а они хоть и не стали homo Superior’ами, однако все неплохо кончили!

И потом, кто, кроме нас, знает, что свобода — это приятная зависимость…

Это FUCK’т.

Мой герой — Александр Романович, придуманный и неизведанный, я разгадывала его капля за каплей, глоток за глотком, в каждом проникновении искала суть. Говорят, девушки любят подонков, чувствуют, с кем можно произвести хорошее потомство. Сквозь запах Armani я нашла здоровый генофонд, а подонок или нет — жизнь покажет!

— Я страшно ненавидел твою жизнь, прожженную и циничную, полную наигранности и пафоса. И как ты додумалась так все изменить?

— Одним мрачным утром до меня дошло — половинка меня осталась там, среди кудрей Романовича, в запахе его тела, в его мимике, голосе — в тебе.

Я развязала Алека.

И прямо на его глазах набрала номер Макса.

— Привет! Это мое последнее сообщение! У меня все хорошо, а солнце — это хороший утренний секс!

Романович улыбнулся:

— Во ВГИК поступать будешь?

— Да, буду смешивать факты и домыслы.

— А может, мне на операторский поступить?

Я отрицательно покачала головой, впервые улыбнувшись глазами.

Свобода и есть любовь, а ответная или безответная — это уже не важно. Ничто не важно, кроме любви. Бегая от нее, мы становимся похожими на дождевых червей, не понимая, что глупо биться головой об асфальт.