Дино Буццати - Избранное

— Именно. Попытка. И мы имеем все основания полагать, что… что…

— Что он мыслит, как мы?

— Надеюсь.

— А как он изъясняется? На каком языке?

— Ни на каком. Всякий язык есть ловушка для мысли. Мы воспроизвели, исходя из основных элементов, функцию человеческого разума. Модель связи между словом и обозначаемым предметом заменили на модель непосредственной деятельности. Это все та же старая гениальная система Чекатьева. Всякая мыслительная комбинация переводится в график, содержащий всю картину ее развития, но в то же время позволяющий охватить ее целиком. То есть мы имеем, собственно, отпечаток мысли, не прибегая к категориям того или иного языка.

— И чем же вы пользуетесь при этом?

— Магнитной проволокой. С ее помощью мы получаем наглядные схемы.

— А расшифровка?

— Нужна практика. Я, к примеру, читаю их быстрее, чем газеты. Правда, обучиться нелегко. Но помогает звук. С магнитной проволоки снимаются не только графики, но и звук. При наличии большого опыта он становится понятен.

— Вы-то сами, Эндриад, понимаете его? Скажем, свист какой-нибудь или завывание.

— Да. Иногда мне удается. Это звучание самой мысли. Странное ощущение, будоражащее. Хотя все зависит от восприимчивости.

— А например, со мной, с новым человеком, как сможет общаться Номер Первый?

— Это и есть одна из ваших задач, дорогой Исмани. Нужно составить что-то вроде словаря мыслительных операций. По возможности найти для каждой комбинации знаков соответствующее слово.

— А вы, Эндриад, каким образом разговариваете с машиной? Она что, воспринимает наш язык?

— Приказы и прочая информация вводятся в нее посредством перфокарт. Но не исключено, что она воспринимает и речь, во всяком случае отчасти.

— Это ужасно!

— Понимаю, дорогой Исмани. Вам не верится. И в чем-то, пожалуй, правы. Ну да ничего, увидите сами. Мы уже весьма продвинулись. И дойдем до конца, я уверен. Худшее позади. Теперь будет легче. Да, мы получим сверхчеловека. Более того — демиурга, подобие Бога. На этом, именно на этом пути мы преодолеем наконец нашу убогость и одиночество.

— А вам не страшно? Ведь рано или поздно наступит момент, когда окажется физически невозможным контролировать все, что происходит в подобном мозгу.

— Верно. Мы с этим уже столкнулись. Однако оснований для тревоги нет. Наши данные вполне благополучны. Можно спать спокойно.

— А он?

— Что — он?

— Он спит по ночам? Или вообще никогда не отдыхает?

— Вряд ли он спит в полном смысле слова. Скорее, дремлет. Ночью вся его деятельность как бы притуплена.

— Вы снижаете энергопитание?

— Нет-нет, он сам успокаивается, словно от усталости.

— И видит сны?

Было прекрасное июньское утро. Около десяти часов, когда муж был занят со Стробеле и Манунтой — его посвящали в тайны Первого Номера, — Элиза Исмани, не зная, чем заняться, решила навестить супругу Эндриада.

— Здесь очень красиво и, в общем, не скучно, — говорила та еще накануне, при первом знакомстве. — Но бывает, нам, женщинам, и взгрустнется. Поэтому в случае чего заходите ко мне. В любое время. Даже утром. Я по утрам поливаю цветы, увидите мои клумбы.

Она сказала это так искренне и сердечно, что буквально на следующий день после приезда Элиза Исмани отправилась к ней. Было утро, то самое, памятное июньское утро.

Особняк Эндриада располагался на самом верху дороги, круто поднимавшейся по зеленому склону. Справа, метрах в ста, параллельно тянулась граница секретной цитадели.

Входная дверь оказалась приоткрыта. Не увидев звонка, Элиза подождала, не донесутся ли голоса изнутри. Но в доме, похоже, не было ни души.

— Можно? Можно? — наконец громко спросила она.

— Войдите! — недовольно ответил мужской голос.

Толкнув дверь, она вошла и очутилась в просторной гостиной, очень скромно обставленной, без всяких излишеств. Два дивана, несколько небольших плетеных кресел, письменный стол, трюмо, старые гравюры на стенах. Проще не бывает. Но чисто. И тихо.

— Можно? — повторила Элиза, не видя никого.

Открылась другая дверь, и появился Эндриад. Без галстука, в старом свитере.

— А-а, добрый день. Вы к Лючане? Она, кажется, в саду. Сейчас я позову ее.

Судя по всему, он не слишком обрадовался гостье. Ему явно помешали, оторвали от срочных дел. В глазах, в движениях, в интонациях было что-то лихорадочное, как накануне вечером, когда они познакомились.

— Садитесь, пожалуйста.

Приближаясь к дивану, Элиза на секунду оказалась возле письменного стола, и взгляд ее упал на маленький фотографический портрет в серебряной оправе среди журналов и книг.