Мария Спивак - Черная магия с полным ее разоблачением

— Тата? — позвал я.

Она подняла на меня обожающие глаза. Как они могут обманывать?

— Ты меня любишь? — Мой голос дрогнул.

— Люблю, — произнесли нежные — лживые? — губы.

— Правда?

Улыбка сфинкса. Кивок. Смежившиеся ресницы.

В тот момент я решился. Ее сердце станет моим — хоть бы его пришлось вынуть из груди. Тем более что я прекрасно запомнил цитату из колдовской книги.

Магия так магия. Чем чернее, тем лучше.

В Грансоль я ехал, одержимый только этой идеей.

Но там с самой первой минуты все было настолько по-другому, что я опять поверил в ее чувства. Почти поверил. Мы много раз заходили в разные церкви, и всюду стояли цветы. Я смотрел на них едва ли не с вожделением, но все-таки не решался прибегнуть к чародейству: как известно, от добра добра не ищут. А потом… бес попутал. В Монсеррате я понял, что другого шанса может не представиться и — была не была! — незаметно для Таты и Умки вытащил цветок из вазы под алтарем Черной Мадонны. О чем я ее просил, полагаю, не стоит объяснять.

Тата, конечно, обо всем догадалась; вышел скандал.

— Ты следишь за мной! Подслушал мой разговор с Ефимом Борисовичем! — возмущалась Тата.

— Ничего подобного! — оскорбился я. — Всего лишь самый конец, и то случайно. Искал тебя, вот и подошел к двери. А сегодня вспомнил и решил над тобой подшутить. Ты ведь не думаешь, что я всерьез верю в эту чушь?

— Думаю! И не понимаю, как ты мог? Вспомни, что было с Иваном! Ты готов поручиться, что это не подействует? А если подействует, то именно так, как тебе надо? Зачем пробуждать к жизни то, чем ты не умеешь управлять? Не веришь в чушь, ну и не лезь в нее!

Она вконец разозлилась, выгнала меня из номера. Я давно не видел ее такой нормальной и пожалел о своем поступке: все шло замечательно, а теперь кто знает, чем обернется мое волхование. Но наутро, при виде ее по-прежнему недовольной мордочки, начал успокаиваться. Вот же: ничего не случилось. Я, наверное, окончательно свихнулся; уверовал во всякое мракобесие.

Но к вечеру, чуть ли не по щелчку, Тата резко переменилась. Я не мог бы ни описать, ни объяснить, в чем эта перемена заключалась, ни доказать, что она действительно произошла, но хорошо ощутил ее физически. Буквально услышал звон, с которым лопнула доводившая меня до бешенства стеклянная оболочка. А из-под нее — наконец-то! — появилась живая Тата. Как росток из-под пленки: беззащитный, чуть сморщенный, влажноватый от пара.

Она, кажется, испугалась, и немножко грустила, но была так трогательна в своей открытости, что при одном только взгляде на нее у меня непроизвольно сжималось сердце. А душа между тем пела: она — моя, вся — моя; моя, моя, моя! Оставалось лишь непонятно, благодаря чему — чарам ли, отдыху, перемене обстановки? Моим собственным скромным заслугам?

Зачем я связался с церковным цветком? Сам себя обрек на бесконечные сомнения.

Увы, назад пути не было.

Но я все равно наслаждался жизнью, как никогда, и уже много лет не чувствовал себя лучше. Даже кофе пил сколько хотел, хоть это и вредно для здоровья.

Подошло время уезжать. Я знал, что теперь не смогу жить как раньше: мы с Татой должны быть вместе. Всегда. С прошлым придется расстаться. При этой мысли в груди холодело: как объясняться с женой? А ведь надо. Первое время лучше пожить за границей — пока страсти не улягутся. В день отъезда я поделился своими мыслями с Татой. Она отнеслась к идее без восторга, на который я, признаться, рассчитывал, насторожилась, ушла в себя, но потом сказала:

— Такие вопросы каждый решает для себя сам. Если ты твердо уверен, что другого пути нет… но все-таки, прежде чем «обрадовать» жену, тысячу раз подумай. Насколько я помню, это очень больно.

— О чем мне думать? Я хочу быть с тобой. Мы и так практически неразлучны. Ее жизнь нисколько не изменится, я в состоянии обеспечить всех. Но, думаю, будет легче, если мы с тобой месяца три-четыре поживем не в Москве.

Тата изумленно подняла брови.

— А где? В Тамбове?

— Нет, я предлагаю — в Грансоле. Или поблизости. Согласна? Только Никсона придется взять с собой.

Тата молчала. Глаза у нее были испуганные. После очень долгой паузы она произнесла:

— Советую еще раз подумать. И я тоже подумаю, а в Москве мы снова все обсудим. Такое важное решение нельзя принимать скоропалительно.

От ее слов я испытал двойственное чувство. С одной стороны, я не связал себя жесткими обязательствами, но с другой… новая, изменившаяся Тата должна была уцепиться за меня обеими руками. По-моему. Неужели она не хочет, чтобы я принадлежал только ей? Как, в конце концов, она ко мне относится?