Мария Спивак: Пришлый

Он был невидим и вездесущ — в том смысле, что умел молниеносно переноситься из точки в точку на любые расстояния — и к нам, в нашу историю, угодил зазевавшись.

Рассказать о нём нельзя даже языком космогонии, ибо и это язык человеческий, беспомощный перед тем, что выходит за рамки людского разумения — но, с другой стороны, лишь бестелесному разуму вкупе с эмоциями его, героя (объект? предмет?) повествования, и можно хоть как-то уподобить, а значит, выбора нет: для разговора, дабы он состоялся, нам просто придётся воспользоваться привычной шкалой понятий, условно отрихтованной под абракадабру множественных вселенных, антиматерий, бесконечности, безвременности…

Надежда постичь его суть призрачна, и всё же — к делу. Про него.

Давным-давно, вечность назад, когда он был мал и несформирован, он уверенно делал то, для чего и был создан, то, что ему и полагалось как части — частице — мощнейшего, сокрушительного потока чистой энергии, а именно, нёсся вперёд с дикой скоростью среди мириадов себе подобных, в сверхтесном порядке общего построения, в эйфоричной сплочённости единого импульса, в упоении собственной сопричастности — так, примерно, мы с вами описали бы то, что чувствовал он.

Он точно не знал, что испытывают другие летящие рядом и сколько их, но практически не сомневался: абсолютно то же самое. Не было у него сомнений и в том, что над ними стоит некий старший, обобщающий разум, который, пусть его существование не доказуемо, управляет всеми их действиями и ощущениями — и ему нравилось, казалось хорошо это счастливое, безудержное бездумие подчинённости.

Вместе, гомогенной ордой, они неостановимо проглатывали пространство, и будто бы соперничали со временем, и обгоняли его — вот только ни время не имело отношения к ним, ни они — к нему. Оно текло, а они пронзали космос и бесповоротно меняли всё на своём пути, и чёрный вакуум просвистывал мимо, и в нём, вакууме, начинало твориться невообразимое — но они не оглядывались назад: видеть различия, а тем более изумляться им не входило в их задачи. Они мчались и преображали миры, и всё — однако этого им вполне хватало, чтобы не распадаться.

Казалось, так будет всегда, но однажды, в один судьбоносный миг, который, едва мелькнув, разделил «только что» и «сейчас» неодолимыми триллионами мегапарсеков — причём настолько явственно, что даже ему, не знавшему ни времени, ни расстояний, стало страшно, — его отдельная, индивидуальная сосредоточенность дала сбой. Внимание на мгновение — на микроскопическую, ничтожную долю мгновения! — скакнуло прочь, вниз и в сторону, где скучно темнело нечто шарообразное, безвидное и пустое… и в следующую секунду он с ужасом обнаружил, что оторвался от плотно спрессованного конгломерата своих товарищей.

Вектор движения против его воли сменился, и вариантов не осталось: он полетел туда, куда повлёк момент импульса — к тёмной безвидной сфере. Он уже потерял к ней интерес, потому что сразу сделался отчаянно одинок и остро застрадал от этого, но одновременно, мало сознавая, что делает, принялся быстро репродуцировать сам себя на лету. Он и не подозревал, что на такое способен, но неожиданный талант пришёлся кстати, и всерьёз запаниковать он не успел.

Очень скоро из малой частицы он превратился в гигантский поток частиц, бойко пульсирующих энергией и готовых нестись вперёд — пусть и с чуть меньшей скоростью и целеустремлённостью по сравнению с потоком родительским. Вероятно, потеря тургора объяснялась изначальной роковой потерей внимания — ведь он воспроизводил не себя первичного, а себя-зеваку, себя-мечтателя, себя-дезертира…

Ему, собственно, была приятна эта новая лёгкая раздумчивость полёта, но, как всё новое, она смущала его и рождала сомнения: не надо ли что-нибудь предпринять, чтобы вернуться в прежнее состояние?

Впрочем, и так, колеблясь, он сумел насквозь пронзить тёмный объект, однако на выходе обнаружилось странное: его начало заносить вбок, траектория движения принялась закругляться, и он, не вполне понимая, хочет того или нет, сделал оборот вокруг пронзённого объекта… и ещё один… и ещё… тем более что объект незаметно превратился из скучного в довольно занятный, поскольку там стал свет, и свет отделился от тьмы.

Заинтригованный, он быстро пристрастился носиться рядом, выписывая в пустом пространстве над бездною красивые замысловатые фигуры.