И точка.
* * *
Тата, устало щурясь, — такая долгая дорога и такое яркое солнце! — любопытно смотрела в окно машины, которая, кажется, уже целую вечность тряслась по неровному асфальтовому шоссе. Вокруг простиралась блеклая, выжженная, пустынная местность, но не настоящая пустыня, нет — так, лысоватые холмы в кустиках травы и, кое-где, островках молодых рощиц, посаженных, очевидно, недавно. Тата будто забыла, зачем она здесь и куда едет, и спокойно удивлялась всему подряд: одинокому ослику на склоне, словно брошенному хозяевами за ненадобностью, убогому поселению, напоминающему самозахватные участки у российских железных дорог… Что еще за бедуинская стоянка?
Неожиданно вдалеке показался город. Ничего особенного, обыкновенные спичечные коробки домов, как везде. Но потом откуда-то сбоку выпрыгнул указатель: «Иерусалим». Сердце захолонуло — не может быть!
От волнения она толком не заметила, как очутилась в гостинице, в своем номере. Дисплей телефона показывал 14:52. Где она читала, что примерно в это время здесь поднимается ветер? В путеводителе?
Душновато. Тата решила приоткрыть окно, но — черт, и правда, ветер! — шпингалет сорвался и створка распахнулась полностью. Вокруг засвистело, в комнату полился холод. Справиться с окном не получалось, оно вело себя, как в фильме Хичкока. Тата схватила телефонную трубку и, нервно, сбивчиво объясняя портье, в чем дело, полезла под одеяло. Накрылась с головой; затаилась, стуча зубами. И так, в ожиданье спасения, с недоуменной, слегка обиженной мыслью: «Вот он какой, Иерусалим — не жара, а сплошная холодрыга», заснула.
А через секунду оказалось, что уже одиннадцать утра, и шпингалет починен, и на улице солнце, да такое, что не спастись, даже если на арабский манер укутаться с головы до ног платками.
Окна гостиницы выходили на хасидский квартал; Тата сразу поняла по мужчинам. Стайка девочек шла в школу, и от одного лишь взгляда на их походку и одежду ей вспомнились детские фотографии бабушки Кейлы, снятые задолго до переезда той в Москву из местечка Хащевато на Южном Буге. Девятнадцатый век, да и только! А вон малыши играют в какую-то игру… от ее очевидной несовременности Тата содрогнулась: уж не попала ли она случайно в машину времени?
Очень скоро — с сюрреалистической быстротой: буквально не успела оглянуться, — она очутилась у стен Старого города. Ворота: Цветочные, Шхемские, Яффские. Обыденность древности, история в картинках. Все века разом, и будто бы так и нужно. А внутри — боже! Бескрайний, бурлящий восточный базар, капище торговли, где на каждом квадратном сантиметре все продают всё и где донельзя обостряются чувства. Запахи — восхитительные и омерзительные, краски, каких не существует в палитре, голоса, вопли, крики исступленно торгующихся людей. И воздух — головокружительный коктейль, на вкус отдающий опасностью: тут в любую минуту могут толкнуть тележкой, обокрасть, обмануть, переехать машиной, которые гигантскими рыбинами рассекают безумную толчею.
Тата, точно воду раздвигая жаркий воздух, быстро шла по лабиринту ощущений, сменявшихся с фантастической быстротой. Земля, камень, яркие цвета, шум, гвалт, гомон, солнце, тень, черное, белое — все инопланетное, и все родное, знакомое.
Да, она вернулась домой, только дом этот — этот древний как мир город — рассыпался перед ней пестрым калейдоскопом. Бесчисленные наслоения жизни акварельно, текуче, ползуче вросли друг в друга. Нагромождение, неразбериха, какофония, хаос творенья.
И необъяснимо ясно только одно: это место свято.
«Он — здесь», — изумленно прошептала Тата, зная, что имеет в виду Бога.
Вокруг разноцветной мозаикой кишел народ — точнее, народы. Хасиды, замороженные в своем позапрошлом веке, тесной группой проплыли мимо, посмотрев сквозь Тату, будто сквозь стекло. Она обиделась: скажите пожалуйста, можно подумать, не они разъезжают на машинах тут же, рядом, по узким улочкам. Красавец-араб приветливо помахал рукой из-за руля такси, зазывая: давай ко мне. Однако и в его улыбке сквозила прозрачная отстраненность. И он закуклен в собственном мирке; чужие для него — источник пропитания, комары для лягушки.
Тата зашагала дальше, наблюдая уже очень внимательно. Армяне, арабы-христиане, чернокожие евреи, местные детишки, продавцы, покупатели, официанты. Солдаты — мальчики, и особенно девочки. Прелестные юные арабки, изящно, соблазнительно обернутые в шелка. Хм. Остается лишь изумляться: как же шариат? Бойкие молодые еврейки в чудных шляпках («Это явно модно», — взяла на заметку Тата. — «Надо бы и мне купить»). Толстые арабы в хламидах, гордо несущие животы, евреи в кипах и пейсах, христиане-паломники толпой за вожатыми с непременным флажком, деловитые местные, зеваки-туристы.
Читать дальше