Мария Спивак - Твари, подобные Богу

— Что вы, Ефим Борисович. — Тату словно ударили под дых, но она проглотила обиду и не стала ни оправдываться, ни переводить стрелки на Ивана, безусловного виновника всех ее неверных поступков. — Меня это и саму беспокоит.

Не совсем правда, но, едва она произнесла эти слова, как сразу поняла: действительно, беспокоило. Подсознательно. А сейчас в мозгу будто вспыхнула тысячеваттная лампочка.

— Я слишком много думаю не о том, — со вздохом призналась она.

— Знаю, — ответил Ефим Борисович, которому мало что приходилось объяснять. — Но в жизни есть вещи поважнее.

Тата, чуть заметно улыбнувшись, покачала головой: всего пара слов, а главное сказано. И возразить нечего. Да и не хочется.

Она хлопнула себя по коленям, встала и с наигранной бодростью спросила:

— Не хотите перекусить? Давайте я что-нибудь приготовлю.

А заодно подумаю над своим сном и вашими словами.

— Может, просто чайку? С вареньем? — отозвался Ефим Борисович. Было видно: он считает свою миссию перевыполненной и страдает, что влез не в свое дело.

Тата в очередной раз возблагодарила небо: любой другой пожилой родственник считал бы себя вправе ее поучать и песочил до второго пришествия, и она из духа противоречия прекратила бы работать навсегда. А Ефим Борисович, человек феноменальной деликатности, наверняка больше словом не обмолвится на эту тему.

Тата заваривала чай, доставала красивые чашки, наливала варенье в вазочку — и мучительно размышляла. Вещий она видела сон или нет, собственно, не так уж интересно. В конце концов, у каждого есть приблизительное представление о Иерусалиме — хотя бы по телепередачам, — и, вероятно, на словах оно кажется более или менее одинаковым. Но даже если вещий, тем паче! «Надо работать, работать», — твердила про себя Тата. Две книжки — не достижение, скорее, случайность. Реакция организма на шок. Да, получилось эффектно и даже пользуется кое-каким успехом — но она тут, в сущности, не при чем; это вопрос везения. Ее нью-йорские почеркушки — воистину побег от действительности, она словно и не участвовала в их создании. Вообще после ухода Ивана ни разу не работала по-настоящему, с полной отдачей, лишь напряженно размышляла о мужиках и собственном одиночестве, пока рука бездумно водила карандашом по бумаге. Удачно, что результат оказался достойным и что она, спасибо Майку, нашла свой стиль. Но если здесь, в Москве, само собой не рисуется, что же, сидеть и ждать очередной любви для вдохновения? Или момента, когда кончатся деньги? А иначе и делать ничего не стоит?

Все, хватит зацикливаться. Да, одиночество не самая приятная вещь на свете, для нее, Таты, может, вообще противоестественная, но — не страшная. Одиночества она больше не боится. А значит, способна заняться, по верному выражению Ефима Борисовича, делами поважнее.

Сколько женщин, чтобы не лишиться мужа, готовы на любые жертвоприношения, в том числе в виде собственной личности. Взять хоть калифорнийскую Светку. «Я теперь намного сильнее», — грустно осознала Тата. Ненужное, нежеланное, обретенное против воли превосходство, но ведь не напрасное же? Конечно нет.

Сон показал, ради чего все было.

Во сне она уяснила и другое: она не одинока. Никто не одинок, пока при нем его личность. И муж Иван по-прежнему рядом; чтобы остаться товарищами, не обязательно жить в одном доме, хотя не исключено, что и это — вопрос времени. Оно покажет, действительно им предназначено быть вместе до самой смерти или нет. Возможно, ее мужем станет кто-то новый. Это не так важно.

Если коротко, сон сказал: трудись. Остальное приложится.

Родители давно твердят то же самое: не зарывай талант в землю. Но кто и когда слушает родителей? Вот Бога — другое дело.

В любом случае, так и поступим, сию же минуту.

Едва оставшись одна, Тата бросилась к телефону звонить в редакцию, для которой раньше работала: у них обязательно найдется какая-нибудь не проиллюстрированная детская книжка.

Однако трубку в руки взять не успела — стоило потянуться, как раздался звонок.

Гешефт. Рановато сегодня.

— Вот, решил первым делом отметиться, а то потом митинг и будет не до тебя, — скучным, бесцветным голосом сообщил он.

Тата, хотя прекрасно знала его манеру, внутренне вспыхнула: «отметиться», «не до тебя»? Можно подумать, его заставляют звонить! Нет времени, не появляйся, никто не требует. С другой стороны, дерганье за косички у Гешефта всегда означало, что жизнь в очередной раз не задалась и он недоволен собой. Интересно, почему? Все равно не признается, так и будет изображать вселенское разочарование. А его обидные подколки специально рассчитаны на то, чтобы собеседник вышел из себя и тем самым проиграл — ибо выигрывает тот, кто остался невозмутим, who's kept his cool.