Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

«KONDITOREI» — говорила одна вывеска, «ZUCRERWAREN» — гласила вторая, «SCHOKOLADEN» — обещала третья; а над всем этим, куда крупнее, чем выцветшие буквы «GASTHAUS FREUD», сияло слово «BONBONS».

— Что? — сказал Эгг.

— «Bonbons», — сказала Фрэнни. — Боже ты мой.

— Которая из дверей относится к отелю, а которая к кондитерскому магазину? — поинтересовался Фрэнк; он всегда размышлял как швейцар.

— Думаю, надо там пожить, чтобы это выяснить, — сказала Фрэнни.

Лилли взяла увеличительное стекло и рассмотрела название улицы, написанное необычными буквами под номером дома на двойных дверях.

— Крюгерштрассе, — решила она, что, по крайней мере, совпадало с названием улицы на адресе Фрейда.

Отец купил в туристическом агентстве карту Вены, и мы нашли на ней Крюгерштрассе, в Первом округе, как и обещал Фрейд; улица оказалась в самом центре.

— Это всего лишь в одном или двух кварталах от оперы! — с энтузиазмом воскликнул Фрэнк.

— О боже, — сказала Фрэнни.

На карте были небольшие зеленые пятна, обозначавшие парки, тонкие красные и голубые линии, обозначавшие маршруты городского транспорта, и разукрашенные здания, слишком большие пропорционально к улицам, обозначавшие достопримечательности.

— Очень похоже на доску для «Монополии», — сказала Лилли.

Мы нашли соборы, музеи, городское собрание, университет, парламент.

— Интересно, а где здесь ошиваются банды, — сказал Младший Джонс, рассматривая вместе с нами карту.

— Банды? — спросил Эгг. — Кто?

— Крутые ребята, — сказал Младший Джонс, — ребята с пистолетами и ножами, мужик.

— Банды, — повторила Лилли, и мы все уставились на карту, как будто она покажет нам сейчас самые темные аллеи.

— Это Европа, — сказал Фрэнк с отвращением. — Может быть, там нет банд.

— Это же город, не так ли? — сказал Младший Джонс.

Но для меня то, что было изображено на карте, выглядело игрушечным городом, с милыми достопримечательностями и зелеными пятнами, где природа предназначена для наслаждения.

— Возможно, в парках, — сказала Фрэнни, покусывая свою нижнюю губу. — Банды ошиваются в парках.

— Чушь, — сказал я.

— Нет там никаких банд! — воскликнул Фрэнк. — Там музыка! И всякие сласти! И люди постоянно кланяются и одеваются по-другому!

Мы с удивлением уставились на него, хоть и знали, что он читал про Вену; он первым забирал книги, которые отец все носил и носил домой.

— Всякие сласти и музыка, и люди все время кланяются, Фрэнк? — сказала Фрэнни. — Это так выглядит?

Лилли взяла увеличительное стекло и принялась изучать карту, как будто люди, нарисованные на бумаге, могут внезапно зажить своей миниатюрной жизнью; они будут постоянно кланяться, или одеваться не так, как мы, или собираться в банды.

— Ну, — заявила Фрэнни, — по крайней мере, можно с полной уверенностью сказать, что никаких черных банд там нет. — Фрэнни все еще сердилась, что Младший Джонс переспал с Рондой Рей.

— Черт! — сказал Младший. — Ты бы лучше надеялась, что там есть черные банды. Черные банды самые лучшие, мужик. У этих белых банд постоянный комплекс неполноценности, — сказал Младший. — А нет ничего хуже, чем банда с комплексом неполноценности.

— Что? — сказал Эгг.

Несомненно, он подумал, что комплекс неполноценности — это какое-то оружие, хотя, мне кажется, иногда так оно и есть.

— Ну, я надеюсь, что там будет очень мило, — мрачно сказал Фрэнк.

— Да, мило, — сказала Лилли, совершенно всерьез повторив интонацию Фрэнка.

— Я не могу себе это представить, — серьезно сказал Эгг. — Я не могу это представить, поэтому не знаю, как там все будет.

— Все будет хорошо, — сказала Фрэнни. — Вряд ли великолепно, но все будет хорошо.

Как это ни странно, но, кажется, Фрэнни больше всего подверглась влиянию философии Айовы Боба, которая в значительной степени стала и отцовской философией. Это странно, потому что Фрэнни часто язвительнее всех относилась к отцу и еще более саркастически — к его планам. Тем не менее когда ее изнасиловали, отец сказал ей (на полном серьезе!), что когда у него случаются неприятности, он всякий раз думает, нельзя ли как-нибудь представить неудачный день счастливым днем.

— Может быть, это самый счастливый день твоей жизни, — вот что сказал он ей.

Меня поразило, что она, похоже, нашла такое превратное мышление полезным. Она как попугай повторяла отцовские афоризмы. Я слышал, как она сказала Фрэнку, когда Айова Боб умер от испуга:

— Это было просто маленькое событие среди множества других.