Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

В тот день, когда я прибежал туда, чтобы заняться любовью с Фрэнни, лифт двигался слишком медленно. Я решил пробежаться до четырнадцатого этажа. Когда я прибежал, я, должно быть, выглядел очень энергичным. Фрэнни приоткрыла дверь и взглянула на меня сквозь узкую щелочку.

— Ух ты, — сказала она, — тебе надо принять душ.

— Хорошо, — сказал я.

Она велела мне оставить дверь приоткрытой и подождать, пока она заберется обратно в постель; она не хотела, чтобы я ее видел, пока. Я слышал, как она прошлепала по номеру и нырнула обратно в постель.

— Давай! — крикнула она, и я вошел, повесив на дверную ручку табличку «Не беспокоить».

— Повесь на дверь табличку «Не беспокоить»! — крикнула мне Фрэнни.

— Уже сделано, — сказал я, выглядывая из ванны; она лежала под простыней и, кажется, нервничала.

— Не надо принимать душ, — сказала она. — Ты мне нравишься потный. По крайней мере, я привыкла к тебе такому.

Но я тоже нервничал и поэтому все равно принял душ.

— Поторапливайся, жопа! — закричала мне Фрэнни.

Я как можно быстрее принял душ и очень осторожно воспользовался туалетом, который мог выбросить все наверх. «Стэнхоуп» прекрасный отель, особенно если ты любишь бегать в Центральном парке или, стоя у окна, разглядывать поток музейных посетителей, — но в уборных там надо держать ухо востро. Наша семья привыкла к странным уборным — тем маленьким туалетам в первом отеле «Нью-Гэмпшир», которые подходили только для гномов, тем миниатюрным туалетам, которыми нынче пользуются карлики Фрица, — и я испытывал теплые чувства к «стэнхоуповским» туалетам, хотя и знавал людей, которые заверяли, что никогда больше не остановятся в «Стэнхоупе». Но что такое немного воздуха в трубах или много говна в волосах, когда у тебя остались хорошие воспоминания?

Я вышел из ванной голый, и Фрэнни, увидев меня, с головой накрылась простыней.

— Господи Иисусе! — сказала она.

Я нырнул в кровать рядом с ней, она повернулась ко мне спиной и начала хихикать.

— У тебя яйца мокрые, — сказала она мне.

— Я вытирался! — ответил я.

— Ты пропустил яйца, — возразила она.

— Мокрые только яйца, — сказал я, и мы с Фрэнни расхохотались как сумасшедшие.

Да мы и были сумасшедшими.

— Я люблю тебя, — хотела она сказать, но никак не могла успокоиться.

— Я хочу тебя, — сказал я ей, но тоже все еще смеялся, поэтому чихнул на середине фразы, и мы снова разразились смехом.

Так продолжалось, пока она лежала ко мне спиной, и мы прижимались друг к другу, как одинаковые влюбленные ложки, вложенные в футляр одна за другой, но когда она повернулась ко мне, когда она легла на меня сверху, прижавшись своими грудями к моей груди, когда она обняла меня своими ногами, все изменилось. Если вначале все это было слишком забавно, то теперь стало слишком серьезно, и мы не могли от этого отделаться, удовлетворяя нашу любовь первый раз в довольно обычной позе («Ничего тантрического, пожалуйста», — попросила меня Фрэнни). И когда я кончил, она сказала:

— Ну что же, нормально. Сногсшибательным не назовешь, но вполне мило, не так ли?

— Ну для меня больше, чем просто «мило», — сказал я. — Но не «сногсшибательно», тут я согласен.

— Ты согласен, — повторила Фрэнни. Она потрясла головой, задевая меня волосами. — Хорошо, — прошептала она. — Приготовься к сногсшибательному.

В какой-то момент я, судя по всему, слишком сильно ее сжал.

— Пожалуйста, не делай мне больно, — сказала она.

— Не бойся, — ответил я.

— Но я немножко боюсь, — сказала она.

— А я очень, — признался я.

Не следует описывать то, как занимаются любовью с собственной сестрой. Достаточно сказать, что это стало сногсшибательным, и даже больше! А потом стало, конечно, хуже, потом мы устали. Около четырех часов в дверь скромно постучалась Лилли.

— Уборщица? — крикнула Фрэнни.

— Нет, это я, — сказала Лилли. — Я не уборщица, я — писательница.

— Уходи и приходи через час, — сказала Фрэнни.

— Почему? — спросила Лилли.

— Я кое-что пишу, — ответила Фрэнни.

— Нет, не пишешь, — сказала Лилли.

— Я стараюсь подрасти, — сказала Фрэнни.

— Хорошо, — сказала Лилли. — Проходи мимо открытых окон, — добавила она.

В каком-то смысле, конечно, Фрэнни действительно что-то писала: она была автором того, во что превратятся наши отношения; она взяла на себя материнскую ответственность за это. Она зашла слишком далеко, потребовала от меня слишком много любви. Она дала мне понять: то, что происходило между нами, — это слишком много.