Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

Фрэнни была одна в «Стэнхоупе».

— Лилли на литературном обеде, — сказала мне Фрэнни. Возможно, таким путем, посещая бесчисленные литературные обеды, она и повзрослеет, подумал я. — Фрэнк вершит дела, — сказала Фрэнни. — Он вместе с ней на обеде. Они застрянут на несколько часов. А знаешь, где я, мальчик? — спросила меня Фрэнни. — Я в постели, — сказала она, — и голая. На чертовом четырнадцатом этаже, высоко над тобой, — прошептала Фрэнни. — Так что оторви свою задницу от стула и бегом сюда. Или сейчас, мальчик, или никогда, — сказала Фрэнни. — Если мы не попробуем, мы так и не узнаем, сможем ли мы без этого жить. — И она повесила трубку.

Зазвонил другой из телефонов Фрэнка. Я не обратил внимания. Фрэнни, должно быть, знала, что я одет для пробежки; я был готов выбежать за дверь.

— Я на пробежку, — сказал я отцу. — Надолго. «Если не навсегда!» — подумал я.

— Я не отвечу ни на один телефонный звонок, — проворчал отец.

В то время он не мог решить, чем бы ему заняться. Сидел в роскошной квартире Фрэнка с «луисвильским слаггером» и портновским манекеном и думал, думал дни напролет.

— Все что угодно? — продолжал он спрашивать Фрэнка. — Я могу делать абсолютно все, что захочу, на полном серьезе? — спрашивал отец Фрэнка по пятьдесят раз на неделе.

— Все что угодно, пап, — отвечал Фрэнк. — Я все устрою.

Фрэнк уже оформил для Лилли контракт на три книги. Он договорился о первом издании «Попытки подрасти» тиражом сто тысяч экземпляров. Он обсуждал с «Уорнер бразерз» возможную продажу прав на экранизацию и вел отдельные переговоры с «Коламбиа пикчерз» о сценарии на основе событий, связанных с бомбой, взорвавшейся около второго отеля «Нью-Гэмпшир», и бомбой в знаменитом оперном театре, которая не взорвалась. К сценарию Лилли уже приступила. Фрэнк вел переговоры о телевизионном фильме, рассказывающем о жизни в первом отеле «Нью-Гэмпшир» (также по сценарию Лилли); сериал, основанный на «Попытке подрасти», должен был называться «Первый отель „Нью-Гэмпшир“» — таким образом, как указывал Фрэнк, можно было говорить о продолжении работы в будущем.

«Кто рискнет делать сериал про второй отель „Нью-Гэмпшир“?» — удивлялся я. «Кто захочет?» — удивлялась Фрэнни.

Если Лилли подросла всего чуть-чуть (сочиняя «Попытку подрасти»), то Фрэнк для всех нас вырос вдвое (продавая Лиллины усилия). Отнюдь не маленькие усилия, как мы прекрасно понимали. И мы беспокоились о том, как много она работает, как много пишет, как безжалостно хочет вырасти.

— Смотри на это проще, Лилли, — советовал ей Фрэнк. — Деньги текут рекой: ты чертовски ликвидна, — говорил Фрэнк, наш дипломированный экономист, — и виды на будущее — самые радужные.

— Просто немножко притормози, — советовала ей Фрэнни, но Лилли серьезно относилась к литературе, даже если литература не слишком-то серьезно относилась к ней.

— Я знаю, что мне повезло, — говорила Лилли, — но теперь я должна отработать это везение. — И старалась еще больше.

В один прекрасный зимний день 1964 года, как раз перед Рождеством, Лилли была на литературном обеде, а Фрэнни сказала мне: сейчас или никогда. Нас разделяли всего кварталов двадцать и небольшой зоопарк. Любой стайер может очень быстро одолеть расстояние от Сентрал-Парк-Саут, 222, до угла Пятой авеню и Восемьдесят первой улицы. Стоял зимний день — свежий, но серый. Улицы и тротуары Нью-Йорка были очищены от снега — хорошая трасса для зимней пробежки. В Центральном парке снег казался старым и мертвым, но мое сердце было живым как никогда, и оно бешено колотилось в груди. Швейцар в «Стэнхоупе» меня знал; семью Берри будут с радостью принимать в «Стэнхоупе» многие и многие годы. Дежурный за регистрационной стойкой, бодрый весельчак с британским акцентом, поздоровался со мной, пока я ждал лифта (лифты в «Стэнхоупе» довольно медленные). Я тоже поздоровался с ним, вытирая кроссовки о коврик; с годами я буду наблюдать, как этот дежурный все более и более лысеет — но остается таким же веселым. Он не утрачивал своей веселости, даже когда к нему приходили жаловаться. (Например, однажды утром мы с Лилли увидели у стойки разъяренного европейца, тучного мужчину в красно-белом полосатом халате и в говне с головы до ног. Никто не предупредил его об одной из особенностей «Стэнхоупа»: об их знаменитых унитазах, в которых смыв происходит не сверху вниз, а снизу вверх. Это нужно помнить, если останавливаешься в «Стэнхоупе». После того как ты сделал свои дела в туалете, рекомендуется закрыть крышку и отойти в сторону; я рекомендую к тому же нажимать спусковую ручку ногой. Этот дородный европеец, должно быть, стоял прямо над унитазом, хотел, наверно, посмотреть, как там закрутится водоворот, — и вдруг все, что он наделал, устремилось вверх, прямо на него. И весельчак за регистрационной стойкой, глядя на неистово голосящего, покрытого говном постояльца, сказал с британским акцентом: «О господи! Немного воздуха в трубах, да?». Он всегда это говорит. «Немного воздуха в трубах?! — взревел тучный европеец. — Много говна у меня в волосах!» — проорал он. Но это было в другой день.)