Нина Воронель - Ведьма и парашютист

- Пошли в душ, я помою тебе спинку...

Он глянул на нее вопросительно и, как ей показалось, даже сердито, так что она поспешно добавила:

... и, так и быть, расскажу тебе, где я видела Руперта. Только учти, это страшная тайна, которую я много лет старалась забыть.

- Но не забыла? - спросил Ури с подначкой, но все же встал и пошел за ней в ванную.

Инге, конечно, не случайно задумала начать свою исповедь в ванной, - телесный контакт, который возникнет между ними, когда она будет намыливать ему спину, должен помочь ей приоткрыть правду ровно настолько, чтобы замаскировать ложь. Она выдавила из флакона несколько капель душистого бальзама на свою любимую розовую губку и со всей нежностью, на какую была способна, - в этом ей, слава Богу, не надо было притворяться! - стала круговыми движениями гладить его плечи, лопатки, тугие мышцы ягодиц.

- Ты меня слушаешь? - спросила она.

- Ты же молчишь. - ненастойчиво упрекнул он ее в ответ. Намыливание спины явно располагало его к миролюбию.

- Разве? - удивилась Инге. - А я-то думала, я тебе уже все рассказала! Кончиками пальцев.

- Ладно, рассказывай, не тяни. - он решительно отстранился и сел на край ванны.

- Это было лет давно, несколько лет назад, - начала она, находя некоторое утешение в равномерном шуме льющейся воды. - Я тогда скопила кое-какие деньги, чтобы уволиться из "Люфтганзы" и поступить в университет.

- В Гейдельберге?

Она тут же насторожилась - "Господи милосердный, как он это раскопал и что еще ему известно?":

- В Гейдельберге, да. А откуда ты знаешь?

- От тебя, ты же сама мне рассказала. А что, это секрет? - он перекинул ноги через край ванны, встал и, завернувшись в махровую простыню, вышел из ванной.

"Вот дура, так дура! Совсем голову потеряла"- обругала она себя и набросив на плечи махровый белый халат пошла за ним:

- Да нет, какой тут может быть секрет? Просто я забыла, что мы об этом уже говорили.

Он стоял у окна и смотрел на разгорающийся над площадью неправдоподобный багряный закат. Собственно, неправдоподобным был не сам закат, а то, что он сотворил с мирными старинными домами, тесным кольцом оцепившими площадь: казалось, что они полыхают в многократно отраженном в их окнах зареве заходящего солнца. Инге подошла к окну, прижалась к Ури и застыла, зачарованная заоконной панорамой, наполненной неуловимым движением света и теней. Ури положил руку ей на плечо, не понуждая ее к к рассказу, но все же напоминая, что он ждет.

- Я была счастлива, что поступила в университет, - начала Инга - но недолго. Оказалось, что учиться в Гейдельберге совсем непросто. Студенты там были тогда в странном смятении. Впрочем, не только там. Это были бурные годы. Вся Германия кипела и пузырилась. На студентов нашло какое-то помешательство, какой-то массовый психоз: повсюду создавались кружки, коммуны, группы. И я, конечно, тут же попала в самый водоворот, я ведь тоже была всем недовольна. Поскольку я училась на медицинском, я очень быстро оказалась членом КСП - Коммуны Социальных Пациентов, созданной при университетской псих-больнице доктором Куртом Хорманном. Он считался настоящим героем: он вел курс групповой психотерапии и внушал своим пациентам, что они - единственно здоровые представители больного общества. Незадолго до моего приезда его как раз выгнали с кафедры, но его пациенты устроили массовую голодовку и добились его восстановления.

Она вдруг замолчала.

- И что же дальше? - нетерпеливо сказал Ури.

- Я не знаю, стоит ли забивать тебе голову этими подробностями? А без них ты не поймешь, о чем речь. Ведь ты ничего об этом не знаешь, правда? О студенческих волнениях тех лет, о войне с полицией и о терроре левых радикалов?

- И знаю, и не знаю. Краем уха что-то слышал, но в сознании ничего не удержалось. Знаешь, у нас в Израиле своих проблем хватает.

- Тогда слушай и терпи. Очень скоро наша Коммуна Социальных Пациентов превратилась в большую агрессивную группу, потому что доктор Хорманн объявил, что принимает всех, так как все члены современного больного общества по сути "пациенты". КСП росла как на дрожжах, от новых "пациентов" просто не было отбою. На собраниях Коммуны можно было встретить самых разных людей, - непризнанных художников в рваных джинсах и шелковых пиджаках, мрачных пролетариев в кожаных куртках и просто недолеченных психов. Сначала эти люди казались мне необычайно умными и значительными. Я восхищалась тем, что они стремятся у высшему и не похожи на обывателей, готовых перегрызть друг другу глотки, лишь бы прорваться к пирогу.