Нина Воронель: Абортная палата

— Сопровождающие есть?

И снова непредвиденный спазм стиснул горло Лии: оказывается, сюда всех провожают, а она не знала! А если б знала, так что? Кого она могла с собой привести — маму или Виктора? Ну и выбор! Ей показалось, что все в этой убогой, мрачной комнате с неопрятно побеленными голыми стенами обернулись и посмотрели на нее, на единственную, пришедшую без провожатых, всеми брошенную, покинутую, рыжую, меченную.

Она подошла к душевым кабинкам, — там уже столпилась кучка женщин, ожидающих своей очереди. Две немолодые, как показалось Лие, женщины мылись под душем, они высоко поднимали руки и плескались под струей, изгибаясь в разные стороны, словно предоставляя для всеобщего обозрения свои неприглядные тела. Лия украдкой разглядывала неожиданно открывшуюся ее глазам выставку женской плоти. Почти все здесь были неказисты, почти у всех студенисто вздрагивали обвисшие груди в синеватых прожилках и некрасиво выпячивались животы, когда узловатые пальцы натруженных ног неуклюже скользили на мокром кафеле. Неужели все они пришли делать аборт? Неужели кто-то их любит, кто-то ласкает их дряблые груди, гладит их бедра, покрытые гусиной кожей, целует в ямку у основания морщинистых шей? Лия попыталась представить, как они зачинали своих нежеланных младенцев. Ничего не получилось: не могло же у них быть так, как у нее с Виктором!

Как у нее с Виктором! От одной мысли об этом в ней начинала пульсировать незнакомая до недавних пор жилка, приводящая в действие таинственную музыкальную машину, спрятанную где-то под диафрагмой — может, именно там и находится душа? В последнее время слово «душа» вдруг приобрело смысл, как и множество других слов и выражений, над которыми она привыкла смеяться, считая их банальными и затертыми. Например, она всегда знала, как пошло говорить «сладко стиснуло сердце», и только теперь поняла, что никакими другими словами нельзя точней выразить то удивительное ощущение, какое она испытывала, когда вспоминала, как Виктор первый раз к ней прикоснулся. Только прикоснулся, потому что он тогда больше ни на что не решился, он просто протянул руку и провел кончиками пальцев по шее вниз к ямочке у основания горла, провел и тут же отдернул руку.

Она в этот момент что-то рассказывала ему, какую-то очередную глупую детскую историю, а он слушал молча, может, и не слушал вовсе, а просто смотрел на нее так, что у нее от этого взгляда начиналось то самое стеснение сердца, которое можно было назвать не иначе, как сладким. Он отдернул руку, словно его ударило током, а она вдруг замолкла на полуслове, почти парализованная, начисто позабыв, о чем рассказывала. Он тоже не нашелся, что сказать, чтобы загладить возникшую неловкость. Они помолчали так несколько бесконечных секунд, в течение которых она стремительно катилась в пропасть, и уже почти теряя сознание, скорей угадала, чем услышала, как он сказал:

— Я хочу тебя поцеловать.

А она, удивляясь собственной смелости, потянулась к нему, положила ладонь на его затылок и поцеловала в губы. Непостижимо, как она могла на это отважиться: у них в классе многократно обсуждался вопрос о первом поцелуе, и было решено, что женщина должна быть гордой и ждать, пока ее поцелуют, а не лезть вперед, предлагая себя. И многое другое, единогласно утвержденное высшими авторитетами их класса, она нарушила в тот день, ибо все сходились на том, что если и уступать мужчине, то уж наверняка не после первого поцелуя, а по прошествии приличного времени, после ряда свиданий с ласками не до последней границы. Кто легко дает, говорили авторитеты, того легко бросают. Она, конечно, знала всю эту школьную премудрость и даже как-то пробовала на практике, но с Виктором мгновенно потеряла всякую осторожность, начисто позабыв о девичьей гордости и обо всех прочих глупостях, прочитанных в книгах и услышанных от подруг.

И через десять минут после первого поцелуя она уже лежала на его видавшей виды тахте, сама сорвав с себя защитные оболочки платья и белья и готовая на все, чего он пожелает. И не было в ней страха, и не было стыда с того острого, как вспышка молнии, мига, когда его рука легко скользнула от колена вверх и вкрадчиво, почти не касаясь кожи, пробежала пальцами по неприкосновенной ложбинке, отделяющей ногу от низа живота. Даже сейчас, намыливая эту ложбинку скользким серо-коричневым обмылком, она вся вспыхнула, мысленно снова пережив эту минуту, но тут набежала толстопятая нянечка, закричала, заторопила, захлопотала возле двустворчатой двери лифта. Лия поспешно натянула рубаху и халат и сунула ноги в огромные не по размеру больничные шлепанцы, отметив, что остальные одеты в собственные домашние халатики и обуты в пестрые домашние комнатные туфли. Ее казенная одежда бросалась в глаза, громко вопия о чем-то постыдном, выделяющем ее среди других. Опустив голову, чтобы избежать чужих взглядов, она вошла в лифт. Но никто не думал смотреть на нее, никому не было до нее дела.