Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла

По субботам Лауро думает о воскресенье, а по пятницам — о субботней получке.

В доме, где он живет, случаются драки, порой слышится ругань. Напившись, мужчины избивают жен. Женщины бранятся, когда мужья приносят свою жалкую получку. Андрес привык видеть в своем квартале беременных женщин и босых нечесаных ребятишек. Постепенно сердце Андреса твердеет, словно раскаленная глиняная посуда. Порой, стоя у печи, Лауро разводит руками и сам себя спрашивает:

— До каких же пор терпеть все это?

Во время работы они съедают принесенные из дому завтраки, потом зовут водовоза и пьют из большого глиняного кувшина. Водовоз объезжает гончарные цехи два — три раза за ночь.

— Пора, — говорит Лауро.

Он открывает печную дверцу и вытягивает жердь с обожженной посудой. Тарелки и ковши переливаются и блестят, словно их только что обмакнули в кровь.

Андрес ставит посуду в ряд на подставки. Остынув, она меняет свой цвет.

— Последняя партия! — радостно говорит Лауро. Работа подходит к концу. Те, что скоро придут, будут работать уже в утреннюю смену.

На перекладине висит новая партия посуды. Резким толчком Лауро закрывает железную дверцу. И опять оба ждут. Андрес садится.

Из глубины зала какой‑то рабочий попросил воды.

Андрес устал, ноют ноги в альпаргатах, глаза слипаются.

— Что с тобой? — спрашивает Лауро.

— Да так, ничего, — отвечает Андрес.

Ожоги случаются, если прикоснешься к раскаленной посуде, что висит на первом крюке у самой дверцы. Достаточно приблизить руку к пышущей жаром глине, и кожа начинает дымиться, а потом сморщивается, словно посуда до обжига.

— Лауро, покажи.

Лауро приготовился открыть дверцу. Он оборачивается и спрашивает:

— Что?

— Твой ожог.

Они посмотрели друг на друга. В глазах Андреса страх. В глазах Лауро усмешка и сострадание. «Он как глина — его надо обжечь», — думает Лауро.

— Хочешь попробовать?

Ожоги бывают легкие и тяжелые. Все зависит от того, сколько дней хочет отдохнуть рабочий. У некоторых все тело покрыто шрамами. На фабрике, где стоят десять гончарных печей, среди рабочих есть и такие, как Андрес. Они еще не пробовали огня.

— Покажи, — повторил Андрес.

Лауро подходит к Андресу и поднимает рубаху. Шрам еле заметен. Начинаясь у шеи, он прячется в волосах на груди.

— Тогда мне дали освобождение на целый месяц, — сказал Лауро.

Опустив рубаху, он опять подошел к печи. Андрес обхватил руками голову.

— Я боюсь, боюсь, — простонал он.

Парень был в отчаянии, один его вид вызывал жалость. Лауро понимал, что сейчас на душе у напарника: страх и тоска. Он хочет обжечься, но не может побороть слабость, охватившую его.

— Ну как? Решился? Только нужно быть осторожным.

В печи обяшгается последняя партия посуды, скоро конец их смене.

— Тебе тогда было очень больно? — спрашивает Андрес.

Лауро пожимает плечами.

Наконец Андрес говорит:

— Давай!

— Сейчас?

— Да.

Лауро подошел к печи, дернул ручку. Дверца открылась, пахнуло жаром, послышалось шипение испаряющейся влаги.

— Где ты хочешь? — спросил Лауро, стоя спиной к товарищу.

Андрес медлил.

— Что тебе обжечь?

— Руку.

Лауро повернулся к Андресу. Тот все еще сидел. Наконец он протянул руку.

— Подожди немного, — сказал Лауро.

Он вынул из печи посуду и установил ее на подставки. Потом снял с жерди самый тонкий крюк. Андрес закрыл глаза.

— Только не очень сильно, — прошептал он.

Лауро увидел его гладкую белую кожу. Пальцы судорожно сжимали колено. Раскаленной глиной Лауро коснулся кожи. Послышался легкий звук, напоминающий звук поцелуя. Андрес вздрогнул и подпрыгнул от боли.

— Готово, — сказал Лауро.

Запахло паленым мясом.

Когда утром Андрес возвращался к себе в предместье, шаги его были легкими, как никогда. Кожу жгло, но он оставил рану открытой, чтобы утренние лучи еще больше растравили ее. Он подсчитывал, сколько дней сможет отдохнуть, и готов был целовать почерневшие края раны. Андрес уже видел, как он лежит на солнце, разговаривает с людьми, не боясь опоздать на работу. Он свободен! А вечером из своего окна он будет смотреть на багровые отсветы фабричных печей.

Теперь он мужчина. Его не сломить.

Молодой человек чувствовал себя совершенно разбитым, никому не нужным. Одевшись, он сел на край койки и погрузился в горькие мысли. Через окно в комнату пробивался утренний свет. Постель была не убрана, в беспорядке разбросанные одеяло и простыни еще хранили тепло человеческого тела. Проснувшись, он хотел было, повинуясь привычке, застлать постель — ему казалось, что так его пребывание здесь будет менее заметно. Он не знал, что делать. Поза, в которой он сидел, повернувшись к окну, с низко опущенной головой, выражала полную безнадежность.