Павел Верещагин - Год крысы

Журналист вдруг заволновался:

— А к вам, случайно, до меня никто не приходил?

— Кто приходил?

— Ну, из газеты какой-нибудь? Или с телевидения?

— Нет! Никто! — дружным хором отозвались бульдозеристы. Репортер пристально посмотрел в их исключительно честные глаза и не нашел там ничего подозрительного.

«О чем они все время думают? И смотрят как-то странно…»

В это время студень наконец с шумом закипел, и серая пена, приподнимая крышку, полезла на плитку.

Шарый поднялся, чтобы убавить огонь. При этом он едва не зацепил головой потолок.

— Какие вы однако… — заметил репортер, продолжая писать.

— Какие?

— Рослые!

— Сами не поймем. Раньше нормальные были. А теперь чего-то растем! — пошутил Коробко, показывая кисти рук, торчащие из рукавов ставшего тесным ватника.

— Растёте? И вы тоже? — недоуменно переспросил журналист. — А это когда началось? Тоже летом?

Бульдозеристы беспечно пожали плечами, но наблюдательный глаз без труда заметил бы, что они насторожились.

Журналист вздрогнул. Его глаза стали удивленными, потом подозрительными, потом очень подозрительными и в них отчетливо проступило выражение себе на уме.

В его голове деталь за деталью стремительно выстроились в одну цепь: крысы, военные, выпущенный газ, вороны, руки, торчащие из ватника, пропавший Митрофанов … Он незаметно огляделся вокруг: ворох одежды в углу, булькающая кастрюля на плите, кость, торчащая из-под крышки…

Работник пера оцепенел.

«Вот тебе бабушка и Юрьев день, — мысленно ахнул он. — Вот и сходил Вася за горячим материалом. Теперь, главное, спокойно. Главное, не терять самообладание».

На лице журналиста появилось безмятежное выражение. Не суетясь и не глядя на хозяев, он кивнул, показывая, что узнал все, что хотел, щелкнул ручкой, захлопнул блокнот и стал укладывать и то, и другое в карман.

— Из чего, говорите, у вас студень варится? — нарочито беспечным голосом спросил он. — Из баранины?

— Ага!

Журналист кивнул и поднялся. Четыре бульдозеристских глаза внимательно за ним следили.

— Ну, мужики, до свиданья…Спасибо вам за все…

Репортер сделал широкий шаг в сторону выхода, и Шарый, как-то странно поводя руками, сделал шаг в том же направлении. Нервы журналиста не выдержали, он с ревом бросился под руки бульдозериста, вышиб плечом дверь и скатился по лестнице. Шарый несколько раз цапнул воздух вокруг себя, и у него в руках оказался видавший виды шарфик репортера.

В бытовке воцарилась тишина. Скрипела на ржавых петлях распахнутая дверь. Неторопливо и нетрезво билась в засиженное стекло какая-то осоловевшая осенняя муха.

— Ты чего делаешь-то? Вообще опух? — лениво спросил Коробко.

Он недовольно посмотрел в окно на улепетывающего без оглядки репортера, красноречиво постучал костяшками пальцев по лбу и поднялся, чтобы закрыть дверь.

— А что такое? — огрызнулся Шарый.

— Что-что! Теперь он разнесет по всей округе, что у нас здесь нечисто. Нужно было своего держаться — знать не знаем, ведать не ведаем. А ты его хватать вздумал…

— А что он, падла, мозг точит? — злобно косясь на шарфик, зажатый в непослушных пальцах, спросил Шарый. — «Кто? Да где? Митрофанов, Митрофанов!» Нет среди нас Митрофанова! Был, да весь вышел…

Коробко осуждающе покачал головой:

— Ну, так нельзя, братан! Ты уж вообще страх потерял. Сначала участковый, потом Митрофанов, третьего дня эта… журналистка с радио. Попалимся! Гадом буду, попалимся. Да и холодильник не закрывается. Вот что теперь прикажешь с ними со всеми делать?

— Что-что?! Да ничего! Суп варить! Студень!

В этом месте деликатный автор, пожалуй, оставит своих героев, предоставляя им возможность самим решить свалившиеся на них досадливые проблемы.

Промозглая неуютная ночь воцарялась на улицах гигантского города — ноябрьская ночь, бесснежная и холодная, предвестница зимних вьюг и морозов.

Беспокойно ворочались в своих постелях Леха Куманьков, по кличке Бэха, и друг его детства Семен Семеныч, траурный помощник губернатора и молодой начальник санэпидемслужбы. Похрапывал во сне ушедший на покой Папа. С открытыми глазами, как удав, спал Торба. Беспокойно бормотал что-то во сне мятежный Оккервиль. В далеком Лелятине спали, крепко обнявшись, Ксюша и Матросов. Сну, пришедшему из далекого детства, счастливо улыбалась беспамятная Тося.

А Земля между тем неумолимо и неспешно плыла по своей звездной орбите — как делала это в прошлом году и в прошлом столетии, как делала миллионы и миллиарды лет назад. Земля плыла по орбите, для того чтобы в правильное время, не раньше и не позже, повернуться к Солнцу нужной стороной и дать светилу растопить снег и прогреть почву, выгнать из чернозема молодые побеги и заставить верещать птиц, дать старт брачным играм животных и позволить появиться на свет новому потомству.