Павел Верещагин - Провожая в Лондон...

И все равно я убежден: этот мир нельзя объяснить только сухими расчетами ума или центростремительными силами личных интересов. И пусть человек тщательно рассчитал и подготовил свой решительный шаг и сотни раз все проверил, и наконец твердо уверен, что пора круто повернуть жизнь, что ему больше не по пути с прежними товарищами, и что счастье ждет его совсем на других дорогах, — все равно, всегда остается что–то необъяснимое… Какая–то тяжесть на сердце и пощипывание в носу, влага в уголках глаз и предательское дрожание голосовых связок… Так устроен человек! Я убежден в этом!.. По крайней мере, на это надеюсь. Или, хотя бы, думаю, что так должно быть.

Впрочем, я совсем не об этом. Я о другом. Уезжает моя любимая Маша. Уезжает, можно сказать, насовсем. А я не уезжаю. Я остаюсь.

В последний день мы с ней ходим по магазинам. Докупаем в дорогу то, что может понадобиться.

— Представляешь, за это — пятьдесят! — восклицает Маша. — А ведь ничего особенного. Миленькие, и только. А больше не на чем глаз остановить. Пу–сто–та!

Маша досадливо вертит в руках пару домашних тапочек и качает головой. Ей нужны тапочки, но жалко покупать их так дорого.

Продавщица презрительно отворачивается. По ее мнению, тапочки эти — вообще барахло. А приличные тапочки продаются совсем в других магазинах и стоят по крайней мере в пять раз дороже этих. Если б воля продавщицы, она все бы покупала в тех самых «других» магазинах. И в жизни не стояла бы за этим прилавком. Ах, если бы ее воля… Работай она в другом месте — она была бы приветлива и мила. А здесь… Приличные — в ее понимании — люди сюда даже не заглядывают.

— И тапочки вроде бы симпатичные, — говорит Маша. — Но пятьдесят…

Продавщица со скучающим видом выставляет руку ладонью вверх: она готова принять у нас тапки и бросить их обратно в ящик.

— Оставьте, — говорю я продавщице. — Мы возьмем, — и поясняю Маше: — Тапочки ведь симпатичные, тебе нравятся. Я их тебе подарю. Чтобы иногда вспоминала меня.

Маша смотрит на меня вопросительно, не жалко ли мне, потом соглашается.

— Thanks, my dear! — радостно говорит она.

Подарки Маша любит. И большие, ожидаемые, как, например, к дню рождения, и маленькие, случайные, на ходу. А кто же не любит подарки? Все любят.

Маша любит получать подарки, а мне нравится их ей дарить…

Она уезжает учиться в Лондон. На год, на два студенческих семестра. Она принимала участие в конкурсе и выиграла соответствующий грант. Единственная из нашего института. А в городе таких — всего пять человек. Уезжает, формально, на год. Но кто сейчас может загадывать, что будет через год?..

— А что это ты такой богатый? — подозрительно и немного ревниво спрашивает Маша.

— Так вышло…

Маша не очень удовлетворяется моим ответом.

— А где твой знаменитый выигрыш — часы от «Ролинг Стоунз»? — спрашивает она через некоторое время.

— Приятелю одолжил, — неохотно говорю я.

Продавщица между тем заворачивает нам тапки в бумагу. Оказывается, она умеет из обычной оберточной бумаги делать удивительно симпатичные, прямо–таки виртуозные сверточки. Сверток она делает старательно и с любовью. Должно же быть в работе хоть что–то, доставляющее удовольствие.

— Кстати, Биг Бен, — замечает Маша, показывая на календарь за спиной у продавщицы. Замечает со сдержанной гордостью, как будто на картинке не лондонская башня, а улица, на которой она живет.

Я киваю. Биг Бен так Биг Бен!

Мы забираем покупку и идем дальше по Пассажу, от прилавка к прилавку, из магазинчика в магазинчик.

— Представляешь, из Лондона всего сорок минут лёта до Парижа, — рассказывает Маша. — Меньше, чем отсюда до Москвы. Можно запросто слетать на уикенд. В Париж! Есть даже специальные студенческие туры выходного дня.

Я скептически думаю о том, что на самолете и отсюда в Париж не Бог весть как далеко. Три часа. Если захотеть, то можно успеть обернуться туда–обратно за два дня.

— А в Амстердам из Лондона — еще меньше, — продолжает Маша. — И самолеты летают каждые десять минут — потому что очень напряженная трасса. В билетах даже не указывают номер рейса, пассажиры садятся на самолет, к которому поспевают. Как в электричке.

Я удивленно верчу головой. Надо же, придумают!

Но в целом, то, что рассказывает Маша, меня отчего–то не радует.

Видимо, Маша замечает мое настроение. И задумывается.

— Ты сам виноват! — назидательно говорит она через некоторое время. — Если бы ты хотел, ты бы тоже пытался попасть в группу.