Феликс Кандель - Зона отдыха

15 дней – разве это срок?

15 дней – это отдых.

А место это – разве не пансионат?

Пансионат "Березка" с обыском при входе.

Тут всё невсерьез, всё ненадолго. Будто свезли людей на огороженное место, избавили от забот о ночлеге, пропитании и развлечении: отдыхайте, мужики, вы это заслужили.

Только отчего стонет-задыхается по ночам переполненный барак?

Только зачем повадилась сюда что ни день "скорая помощь"?

Кто это валяется на голых досках, в жаре, тесноте и духоте, грязный, потный, рваный и простуженный? Кто так яростно чешет немытую голову, дерет ногтями зудящее тело? Курить нельзя. Книги нельзя. Еду из дома нельзя. Переписку тоже нельзя. Бани нет – есть карцер. Воздуха нет – есть право на наручники и связывание. Сна тоже нет: по семь человек на наре и шестеро на полу. Кашель. Хрип. Сморкание. Порча воздуха. 35 человек на 20 квадратных метрах! Жара. Холод. Сырость. Насекомые. Грязные ноги торчат рядами, вонючие носки, несвежее белье, немытые тела. Кто это? Крепостной Демидова? Нет. Раб Салтычихи? Тоже нет. Сатин с Бароном? Нет, нет и нет!

Так кто же?!

Строитель коммунизма, вот кто.

Строитель вчерашний и строитель завтрашний.

Который на краткое время вырван из общей колонны и брошен на нару, в грязь, смрад и духоту. Чтобы через пятнадцать суток возвратиться назад, в общие ряды, и с новым запасом энергии бодро замаршировать к сияющим вершинам.

В этом уникальность подобного заведения. В этом – его глубокий смысл. Напоминание. Предупреждение. Охват камерой максимального количества граждан. Возможность вмешательства не в чрезвычайных обстоятельствах, а по мелкому поводу. Чтобы каждый знал, что живет в миллиметре от камеры. Чтобы чувствовал, что где-то там, на запасном пути, всё стоит наготове, в любой момент способное развернуться в боевой порядок. Чтобы не переоценивал свои права. Не задирал нос. Не возомнил о себе. Чтобы всегда был наготове.

Раньше сядем – раньше выйдем.

А как это просто! Проще не придумаешь. Два свидетеля, суд-пятиминутка – так и выскакивают из зала заседаний, один за другим: 15 суток, 15 суток, 15 суток... Без лишнего разбирательства и волокиты, без заседателей, защитников и права обжалования. Кому нужны формальности при таком пустяковом сроке? Приученные к суровым приговорам на многие годы, мы снисходительно ухмыляемся на ничтожные сутки, шутим и иронизируем, веселимся и развлекаемся.

Ха-ха-ха... Загремел, голубчик!

Хи-хи-хи... Поволокли родимого!

Хе-хе-хе... Привет от старых штиблет!

Старикам – хуже всего. Старикам и одной ночи достаточно в душной камере. Это к ним повадилась шастать "скорая помощь".

Среднему возрасту тоже не сладко. Это они не прокашляются потом месяцами, надрывая простуженные, загаженные, закопченные лёгкие.

Молодым проще. Молодые перенесут что хочешь. Если, конечно, не появятся осложнения на сердце, на легких, на суставах.

И никто не понимает, что же происходит. Ни один из них! Для чего это кратковременное окунание в дерьмо? Мгновенное превращение строителя коммунизма в пятнадцатисуточное быдло?

Есть в этом заключении глубокое противоречие. Мелкого срока и невыносимых условий. Несерьезности ареста и реальности унижений. Ничтожности преступления и злобной абсурдности наказания.

Окунают человека в зловонную жижу и хотят, чтобы он исправился. Оплевывают его и подавляют, и хотят, чтобы он образумился.

А в ответ только злость. Ненависть. Истерия. В лучшем случае – равнодушное отупение. Привыкание к мерзости и насилию.

Рабство не породит человечности.

Вонь не прибавит благородства.

Грязь не добавит чистоты.

Курить в камере нельзя. Запрещено правилами. Курить нельзя, но все курят. Проносят тайком сигареты, дымят с оглядкой на нарах. В запертом помещении выкуривают к утру пачек десять-пятнадцать. Копоть летает в воздухе. Пепел сыпется отовсюду. Дым забивает легкие. Если бы разрешали курить, ходили бы в туалет, дымили там. Но – запрещено. Почему? Потому.

На работу вывозят по утрам. Работа – она бывает разная. Убрать двор заводской, очистить подвалы, повесить портреты вождей перед праздником, флаги, лозунги, плакаты. Лучше всего – плодоовощная база. Там яблоки, апельсины с бананами. Там организуют обеды почище домашних. И милиция ест вместе со всеми, из ворованных продуктов. И фрукты уносит в портфелях и в оттопыренных карманах. Милиция – они тоже люди. А работа? Работа, естественно, не работается. Кто это будет ишачить забесплатно да еще под конвоем? Вот и возят их автобусами туда-сюда, туда-сюда, создают общую видимость, а вечером вся камера радостно ржет над заметкой в "Московской правде", что плодоовощная база Свердловского района – их родная база! – из сорока пяти вагонов с фруктами разгрузила только два. "Заплатите хоть на бутылку, мы вам всё разгрузим!" А платить не положено. Почему? Потому. Пусть лучше фрукты сгниют. Пусть всё сгниет.