Феликс Кандель - Зона отдыха

– Минутку, – говорит Полуторка, – имею свидетелей. Они подтвердят, что жена моя Кланя напилася, буянила, материлась по-черному. Борщ на мне – ее работа.

И к соседке:

– Подтверди, – говорит, – чего знаешь.

А соседка глаза прячет:

– Ничего, – говорит, – не знаю. Ничего не видала, ничего не слыхала. Я, – говорит, – рано спать ложусь. У меня сон крепкий.

Кланька ей:

– А утром чего видала?

– Утром, – говорит, – видала, как он на коврике спал. Будто собака. А больше ничего.

– Забирайте его! – орет теща. – В суд его! В тюрьму! Он нам ущерб нанес!

Полуторка к милиции:

– Как жа так, мужики? Я к вам раньше звонил. Чего ж вы раньше не ехали?

– Понимаешь, – говорит сержант, – мы, брат, ехали, да не доехали. У нас машина сломалась.

Полуторка им:

– А теперь чаво?

– Чаво, чаво – ничаво... Тебя брать будем. Она, брат, трезвая, а ты вон какой. Весь в борще, спишь на полу. Одевайся, пошли.

И пошли... И поехали... Тунеядец – раз. Хулиган – два. Свидетели – три. Не отвертишься – пятнадцать суток. В камере. На голой наре. В духоте с вонью. Без курева. Без выпивки. Без ничего. Еда – помои.

Сутки – не годы. Сутки – не месяцы. Отсидел и домой. Идет – мысли чёрные. Идет – кулаки сжатые. Идет – зубы стиснутые... Быть беде.

Пришел – Кланька на работе. Взял пилу, дверь в ванной пропилил, сделал окно-кормушку. Как в камере. Кланька домой воротилась, он ее хоп! – и в ванную. И дверь снаружи на щеколду.

Она ему:

– Вась, ты чего?

– Чаво, чаво – ничаво... Тут жить будешь.

– Вась, опомнись!

– Я те опомнюсь. Ты меня засадила, теперь я тебя.

Видит она – дело дрянь. Спрашивает через кормушку:

– Вась, ты меня на сколько?

– На пятнадцать суток.

– Вась, без суда-то негоже.

– Счас я тебе сделаю твой суд. Не хуже того.

Сел в коридоре на стул, взял газетку в руки, спрашивает:

– Фамилия?

А она из кормушки:

– Снегирёва. Клавдия Петровна.

– Где проживаете, Снегирёва?

– С тобой с дураком, где еще?

– Нехорошо, Снегирёва. Суд обижаете.

Пошуршал газеткой и говорит:

– Есть у нас, Снегирёва, заявление на вас. Пили, буянили, обливали мужа помоями,

– Да не было этого, Вася. Вот те крест!

– Кому я должен верить, Снегирёва? Вам или свидетелям?

– Да стала бы я на тебя, дурака, борщ тратить! Пол портить. Посуду бить.

– Всё ясно, Снегирёва. Вы неисправимы. Пятнадцать суток.

И кормушку заткнул.

Вот он держит ее в ванной, хлеб через кормушку передает, соль, кипяток, через день – горячее: суп-баланда, жидкая кашка. Она – кричать: он ее горячего лишает. Она – ногами стучать: он ее без кипятка держит. Смирилась Кланька, срок отбывает. Поскребется – в туалет пустит. Еще поскребется – радио ей включит, последние известия. Стал ее на работу выводить, в комнату: пол помыть, пыль стряхнуть, картошки почистить. Отработает урок – и в камеру. В ванную, то есть.

В выходной день тёща в гости пришла. С утра пораньше.

Отворила своим ключом, смотрит – Полуторка на кровати спит, развалился, будто барин, а Кланька в ванне лежит, как в гробу глазуревом, скрючилась в три погибели, и вода из крана на нее каплет. Она ей через кормушку:

– Клань, а Клань! Ты чего?

А та со смирением:

– Срок отбываю.

– Какой такой срок?

– Пятнадцать суток. Хлеб да вода – чем не еда?

– Это кто ж тебя посадил?

– Кто, кто... Судья. Снегирёв Василий Павлович.

– А ты, дура, не спорила?

Кланька в ответ:

– А чего спорить? Нечего спорить. Раньше сядем – раньше выйдем.

Тут теща как заорет, как затопает ножищами – и в милицию!

Взяли Полуторку, отвезли куда надо, заварили новое дело. И получил он за хулиганское самоуправство свой срок. В лагерях общего режима.

Не умничай. И поумнее тебя по тюрьмам сидят.

Когда приговор зачли, встал он со скамьи и говорит в зал:

– Кланя, ты меня слышишь?

– Слышу, Вася, я слышу.

– Ты у меня, Кланя, сколько отсидела?

– Восемь дён, Вася.

– Ворочусь – еще семь отсидишь.

И ушел по этапу.

Да простят автора миллионы российских мучеников!

Простят страдальцы всяких времен, именитые и безымянные!

Простят души загубленные, тела искалеченные, мысли замордованные!

Простят певцы каторжной, тюремной и ссыльной жизни!

С неким сомнением в поставленной задаче приступал автор к документальному описанию данного предмета. Дилетант по срокам, дилетант по ощущениям, кого удивит кратким своим изложением, сможет ли добавить хоть малую кроху к завалам фактов из российской лагерной жизни?