Ольга Токарчук - Правек и другие времена

Полипа пришел поздно. Когда он встал на пороге в шубе, присыпанной снегом, Рута сразу поняла, что он пьян. Ему не понравился запах кардамона и не угодил бигос.

— Почему ты никогда не сделаешь борща с клецками? Ведь это Сочельник! — рявкнул он. — Ты только трахаться умеешь. Все равно с кем, с русскими, с немцами или с тем недоумком Изыдором. У тебя только это в голове, сука!

Он подошел к ней на подгибающихся ногах и ударил ее по лицу. Она упала. Он сел перед ней на колени и пытался до нее добраться, но его посинелое мужское достоинство не хотело слушаться.

— Я ненавижу тебя, — процедила Рута сквозь зубы и плюнула ему в лицо.

— Очень хорошо. Ненависть — это так же сильно, как любовь.

Ей удалось выскользнуть из-под его пьяной туши. Она закрылась на ключ в комнате. Через несколько мгновений в дверь ударила кастрюля с бигосом. Рута не обращала внимания на кровь, текущую из рассеченной губы. Она примеряла перед зеркалом платья.

Всю ночь запах кардамона просачивался сквозь щели в ее комнату. Им пахли шубы и помады. Это был запах далеких путешествий и экзотической Бразилии. Рута не могла спать. Когда она перемеряла все платья и подобрала к ним все туфли и шляпы, она вытащила из-под кровати два чемодана и сложила в них то, что у нее было самого ценного: две дорогие шубы, воротник из серебристой лисы, шкатулку с драгоценностями и журнал с Бразилией. Тепло оделась и тихо, на носочках, прошла с чемоданами через столовую, где, развалившись на диване, храпел Полипа.

Она вышла из Ташува и попала на Келецкое шоссе. Несколько километров тяжело брела по снегу, таща чемоданы, пока наконец не узнала в темноте место, где следовало войти в лес. Поднялся ветер, и начал сыпать снег.

Рута подошла к границе Правека, оглянулась, встала лицом на север и отыскала в себе то ощущение, которое позволяет проходить сквозь все границы, запоры и ворота. С минуту лелеяла его в себе. Вьюга разбушевалась не на шутку, и Рута вошла в нее вся, без остатка.

Когда игрок находит наконец выход в Пятый Мир и, не зная, что делать дальше, ищет помощи в инструкции, которой является «Ignis fatuus, или Поучительная игра для одного игрока», он находит следующую историю:

В Пятом Мире Бог разговаривает сам с собой, когда Ему особенно досаждает одиночество.

Он рассматривает людей с пристрастием, особенно одного из них, называемого Иовом. «А вот если бы я отобрал у него все, что он имеет, то, на чем основывается его непоколебимая вера, если бы я лишил его всего, слой за слоем, был бы он и дальше тем, кем является теперь? Не принялся бы поносить меня и богохульствовать? Уважал бы меня и любил, несмотря ни на что?»

Поглядывает Бог сверху на Иова и отвечает самому себе: «Конечно же нет. Он меня почитает только потому, что я одариваю его всевозможными благами. Заберу-ка я у Иова то, что ему дал».

И Бог обирает Иова, как луковицу. И плачет над ним от сострадания. Сначала лишает его всего, что Иов имел: дома, земли, стада коз, людей для работы, рощ и лесов. Потом забирает у него тех, кого он любил: детей, женщин, родных и близких. И наконец отнимает у Иова то, что делало его самим собой: здоровое тело, здравый рассудок, привычки и привязанности.

Смотрит Он теперь на дело рук своих, и Ему приходится прищурить божеские глаза. Иов светится тем самым светом, которым сияет сам Бог. А может быть, сияние Иова даже больше, раз Богу нужно прищуриваться. Испугавшись, Бог торопится вернуть Иову все по очереди, и даже прибавляет ему новых благ. Вводит деньги для их обмена, а вместе с деньгами сейфы и банки, дает красивые предметы, моду, мечты, плотские желания. И постоянный страх. Он засыпает всем этим Иова, пока сияние того постепенно не начинает притухать и наконец не исчезает вовсе.

Девочки родились в тот год, когда в ташувской больнице умер от сердечного приступа Михал, а Аделька пошла в лицей. Она сердилась на них за то, что они родились. Она уже не могла, как ей хотелось, вволю посидеть над книжкой. Мать звала ее из кухни дрожащим голосом и просила помочь.

Это были убогие годы, как довоенные сюртуки с протершимися швами, которые носили теперь вместо пальто, бедные, как кладовая, где вечно стоит лишь горшок со смальцем и банки меда.

Аделька помнила ночь, когда мать родила близняшек и плакала. Дедушка, тогда уже больной, сидел около кровати матери.

— Мне почти сорок лет. Как я выращу двух девочек?